Виновный - Лайза Баллантайн

— Заткнись.

— Денни, я знаю, что ты хочешь к маме. Я понимаю. И помогу тебе узнать, где она сейчас, и мы попробуем договориться с твоим социальным работником о свиданиях, в разумных пределах. Но, Денни, будь осторожен. Нельзя, чтобы ты все время убегал. Тогда тебя у меня заберут, а мне совсем этого не хочется.

Дэниел даже не понял, что больше его напугало: не видеться с матерью или то, что его могут забрать у Минни. Он устал от переездов на новые места, откуда его всякий раз отправляли дальше, но не думал, что задержится именно здесь. Видимо, новый переезд не за горами. И лучше, если он сам поторопит события.

Сначала он почувствовал свои пальцы, все еще липкие от кукурузы, — они склеились, будто их опутало паутиной, — потом у него заколотилось сердце и стало трудно дышать. Он встал из-за стола, опрокинув стул на пол. Грохот напугал Блица, который тут же вскочил на лапы. Дэниел выбежал из кухни и понесся наверх в свою комнату.

— Денни!

Он стоял у окна и смотрел во двор. В глазах резь, в руках дрожь. Ему было слышно, как Минни поднимается по лестнице, подтягиваясь за перила с одной ступеньки на другую.

Дэниел резко повернулся — и перед ним закружил рой слетевших с обоев розочек. Он вцепился в свои волосы и принялся тянуть за них. Из глаз брызнули слезы, и он закричал, и кричал долго и надрывно, пока не выдохся. Стоило Минни войти в комнату, как он схватил с полки шкатулку и саданул по зеркалу в стенке платяного шкафа. Минни шагнула в его сторону, и он толкнул комод, опрокинул ей под ноги. Увидев, что она хочет залезть на кровать, чтобы до него добраться, он принялся стучать по оконному стеклу кулаком, а потом и головой. Ему хотелось убежать прочь, подальше отсюда. К маме.

Он не слышал, что она говорит, но губы у нее двигались, а потухший взгляд выдавал расстроенные чувства. Едва ощутив на себе ее руки, он размахнулся и треснул ей по губам. И отвернулся. Не хотел видеть в ее глазах упрек. Он опять начал стучать по стеклу ладонями, лбом, и оно треснуло, но тут он почувствовал, как она взяла его за плечи. Он крутанулся, крепко сжав кулаки, но она притянула его к себе и осела вместе с ним на пол.

Минни обняла его. Он оказался прижат лицом к ее груди, руки-канаты крепко обвили туловище, она навалилась всем весом. Дэниел боролся. Пинался, чтобы вырваться, но напрасно. Снова пробовал кричать, но она только сильнее стискивала его в объятиях.

— Все, все, лапушка, все хорошо. С тобой все будет хорошо. Не держи это в себе, выпусти. Выпусти все. С тобой все будет хорошо.

Он не хотел плакать, но даже не попытался сдержаться. Он так устал. Все само прорвалось наружу, и слезы, и всхлипы. Он не мог остановиться. Минни села ровно и прислонилась спиной к разбитому зеркалу платяного шкафа, не переставая прижимать Дэниела к себе. Она больше не держала его за руки, но обнимала еще крепче. Поцеловала в лоб. Он слышал собственные звуки — мелкие, дрожащие всхлипы — и чувствовал ее запах. Мокрая шерсть почему-то его утешила, и он вдохнул ее полной грудью.

Дэниел не знал, сколько они так просидели, но точно долго. Погода за окном поменялась — утро выдалось влажным, но сейчас яркое солнце затопило дремлющий дом и ферму. Он перестал плакать, но продолжал дышать вздохами и всхлипами, словно сунул в рот что-то очень горячее. Он был как выжатый лимон. И не знал, что будет дальше.

— Не плачь, лапушка, — прошептала Минни, пока он пытался отдышаться. — Все хорошо. Я не твоя мама. И никогда не смогу стать твоей мамой, но я все равно буду рядом. Я всегда буду рядом с тобой, если буду тебе нужна.

Он слишком устал, чтобы отстраниться или бросить что-нибудь в ответ, но в глубине души порадовался, что она рядом, и крепче обнял ее за талию. В ответ она тоже стиснула его чуть сильнее.

Вскоре он смог нормально дышать. Она отпустила его, очень медленно. Позже, вечером, отправившись спать, он, лежа в постели, пытался вспомнить, обнимал ли его так еще кто-нибудь. В основном другие люди избегали приближаться к нему на такое расстояние. Мать его целовала. Да, и еще она пробегала пальцами по его волосам. И еще успокаивала его раз или два, когда ему было больно.

Дэниел помог Минни подняться, и они вместе попытались привести комнату в порядок. Оконное стекло треснуло, зеркало было разбито вдребезги. Глядя на учиненный погром, Минни вздохнула.

— Прости, — сказал он. — Я не хотел ничего разбивать. Я позову мастера, и он все починит.

— Я и не знала, что ты такой богач, — рассмеялась она.

— Я могу раздобыть денег.

— Снова про карьеру карманника? Это вряд ли.

Минни наклонилась поднять с пола шкатулку, отчего юбка сзади подскочила и стали видны белые ноги в мужских носках до колена. Дэниел заметил, как она устала. У нее покраснели щеки, на верхней губе блестел пот.

— Я мог бы развозить газеты, — предложил он.

— Развозить газеты? Ты можешь ездить со мной на рынок по выходным. Помогать с яйцами. А я за это буду давать тебе карманные деньги.

— Согласен.

— Да, только имей в виду, мне нужен аккуратный помощник. Сможешь осторожно обращаться с яйцами?

— Я буду аккуратным, обещаю.

— Тогда посмотрим. Посмотрим.

Дэниел гнал, превышая скорость. Опустив стекла, он наслаждался свежим воздухом до боли в диафрагме. Но хмурился на дорогу, пытаясь понять, почему так расстроился на похоронах, а потом разозлился на Каннингема. Это было по-детски глупо. Он бранил себя, тихо сыпля ругательствами под шум мотора.

Теперь, на шоссе, ему стало лучше, он устал, но расслабился. Брамптон подействовал на него как транквилизатор: все, связанное с работой, отошло на второй план. Дэниел сделал еще один глубокий вдох и подумал, что это запах навоза так его одурманил. Ему нужно было свернуть на магистраль М6, ведущую прямиком в Лондон, чтобы попасть домой засветло, но вместо этого он просто ехал с открытым окном, дышал запахом полей, рассматривал домишки у обочины и вспоминал места, где бывал в детстве.

Он оказался на шоссе А69 почти случайно, а потом увяз в густом потоке машин, и впереди уже маячил Ньюкасл. Дэниел не планировал никуда заезжать, но ему вдруг захотелось еще раз кое-что увидеть, кое-что сделать — именно в этот день.

В городе он проехал мимо университета и свернул на Джесмонд-роуд. Теперь он ехал намного медленнее, почти боясь достигнуть пункта назначения.

Когда он вышел из машины, солнце спряталось за облако. Он помнил, какой долгий ему предстоит путь, но все равно решил остаться и еще раз навестить мать.

Вход на кладбище представлял собой арку из красного песчаника — прямо материнская утроба, засосавшая его в свое нутро. Он знал, куда идти, юношей он уже шел по нужной дорожке, чтобы найти ее последнее пристанище.

Дэниела удивило, как быстро он отыскал ее надгробие. Белый мрамор выцвел и покрылся пятнами. Черная краска на буквах имени почти совсем облезла, и на расстоянии оно читалось как «Сэм Джеральд Хант» вместо «Саманта Джеральдина Хантер». Дэниел вздохнул, держа руки в карманах.