Призрак Канта - Татьяна Устинова

Утро выдалось серенькое и тёплое. Море, укутанное одеялом тумана, едва слышно вздыхало и тихонько плескало в песок. Меркурьев бежал сквозь влажную серость, обливаясь потом.

Сегодня бежать было гораздо тяжелее, чем вчера. Мышцы отказывались служить. Василий Васильевич приказывал ногам двигаться, пружинить, вздыматься — чтобы бег был красивый, атлетический! — а выходило стариковское шарканье. Ноги не пружинили и не вздымались, протестовали против насилия. С грехом пополам Меркурьев доволок себя до лестницы, поглядел вверх, ужаснулся при мысли, что туда можно забежать, и пустился в обратный путь.

Напротив маяка он попытался заставить себя ускориться, чтобы скорее миновать страшное место, наддал, и это привело к тому, что на полпути к дому он изнемог окончательно.

К каменной террасе он поднимался в несколько приёмов, а когда поднялся, вынужден был опрометью кинуться в кусты — его сильно тошнило, и он боялся, что вырвет прямо на брусчатку.

Посидев в кустах, он кое-как заполз обратно на террасу и повалился в холодное плетёное кресло. Дышал он коротко и часто.

Ничего-ничего!.. Просто так, для удовольствия, бегают исключительно пенсионеры и худеющие барышни, он же бегает как настоящий спортсмен, до полного изнеможения, до обморока. Только такой бег имеет смысл. Главное — победа над собой, а всё остальное неважно.

Василий Васильевич пошевелился — движение вызвало у него новый приступ тошноты, — и попытался сплюнуть сухую колкую слюну. Ничего не вышло.

— Ты, дядя, помереть, что ль, решил? — раздался рядом хриплый голос. — Плохо тебе?

Меркурьев с трудом повернул себя в кресле и посмотрел.

По соседству, боком к нему сидел друг покойного. Кажется, его зовут Александр Фёдорович.

Друг покойного был несвеж, небрит, облачён в спортивный костюм и шлёпанцы, надетые на носки. Наброшенное на плечи одеяло довершало картину.

— Может, «Скорую» тебе вызвать, дядь?

— Спасибо, не надо, — выдавил атлет Меркурьев.

— Да это верно, чего её вызывать-то, всё равно они ничего не могут. Э-эх!.. Вон друг мой Ванюшка во цвете лет погиб, и никто ничего сделать не смог!.. Выпей со мной, дядь. Тебе хуже не станет, а мне бы друга помянуть!..

Василий Васильевич, которого при мысли о выпивке опять неудержимо потянуло в кусты, сказал, что пить сейчас никак не может.

— А ты чего, зашитый, что ли?

— Я бегал, — сказал Василий Васильевич.

— Зачем?

Это был сложный вопрос. Как ответить на него другу покойного, Меркурьев толком не знал, поэтому сказал, что бегал он для здоровья.

— Ты и так еле ноги несёшь, — удивился друг покойного. — И ещё бегаешь?

Василий Васильевич объяснил, что обычно на ногах он держится твёрдо, а нынешнее его состояние от того, что он уморился на кроссе.

— Так ты до глюков добегался?!

Меркурьев подтвердил.

— Ну дела, — сказал друг, пожалуй, с любопытством. — Это до чего люди себя доводят своими силами! Ладно бы пил, а он бегает!.. Спортсмен, что ли? Олимпиец?

Василий Васильевич сказал, что он инженер из Бухары.

— О как! — удивился друг покойного. — А на урюка не похож!..

Меркурьев сильно вдохнул — наконец-то получилось! — сильно выдохнул, поднялся и зашаркал к фонтану — попить немного.

Сидящий провожал его взглядом.

— А у меня друг погиб, — сказал он, когда Меркурьев вернулся. — Был Ванюшка, и нет больше. С маяка упал — и насмерть! Помянуть бы.

— Я потом помяну, — пообещал Василий Васильевич. — Как вас зовут?

— Саня, — сказал друг. — И давай сразу на ты. Когда мне выкают, я сразу думаю, что я в налоговой.

— А какого лешего твоего друга ночью на маяк понесло, не знаешь? — спросил Василий Васильевич. — Вы же до полтретьего пили! Ну и шли бы спать.

— Да я-то пошёл, — горестно сказал Саня, — а Ванюшка вот… промашку дал. Да он вообще рисковый пацан, Ванюшка! Во все драки с ходу ввинчивался, всё приключений себе на одно место искал! Нашёл, блин! Ты как хочешь, дядь, а я пойду накачу.

И Саня стал с трудом вытаскивать себя из кресла.

— Погоди ты, — велел Меркурьев. — Когда он на маяк пошёл, ты где был?

— Да тут я был, в доме! Кто ж знал, что его на высоту понесёт!

— Я понимаю, что в доме, но где именно? И что он сказал, когда пошёл?

Саня уставился на Меркурьева. Глаза у него были воспалённые, больные.

— Чего сказал, чего сказал… Ничего не сказал! Разрешения у меня не спрашивал! Мы последний пузырь раздавили, и я спать лёг.

— Где?

— Чего — где?

— Где ты спать лёг? — повторил Меркурьев терпеливо. — Под столом?

— Чего под столом-то, не ложился я под стол! Я в комнату к себе пошёл, мне бабка здешняя ещё с вечера её показала. Самая лучшая, говорит, комната для вас, Александр Фёдорович, приготовлена!

— На втором этаже?

— Чего это на втором-то, на третьем!..

— И ты на третий этаж сам зашёл?

— Чего это я не зайду, я ж не маленький!

— Да ты не маленький, но пили вы весь вечер.

— Чего мы там пили, по два пузыря на рыло, и третий на посошок!

Василий Васильевич, которого вновь затошнило, подышал открытым ртом.

— Ты поднялся в свою комнату и лёг. А друг твой?

— А друг мой Ванюшка к маяку, видать, пошёл! Упал и разбился. И нет у меня больше друга. И никого нету.

— Так не бывает, — возразил Василий Васильевич. — Зачем он туда пошёл? С чего вдруг? Его комната где?

— Там, где моя! Они напротив друг дружки. Моя окнами на море, а его окнами в лес, и вся рекогносцировка.

— Он не пошёл к себе, а пошёл на улицу. Ты дверь за ним запер?

Саня моргнул.

Солнце вдруг вышло из-за низких молочных туч, полоснуло вдоль моря светящимся лучом, упало на сидящих.

— Ой, ё-моё, — застонал Саня и закрыл лицо руками. — Ой, не могу я, плохо мне.

Он немного посидел, раскачиваясь из стороны в сторону, потом полез в карман штанов, выудил тёмные очки и напялил.

— Глаза не глядят, — пожаловался он Меркурьеву. — Прям режет, как ножом. И в голове верчение. Я в десантуре служил, там нас на такой центрифуге крутили для тренировки. Как слезешь, вроде по земле идёшь, а будто в воздухе крутишься.

— Да, — глубокомысленно согласился Василий Васильевич.

— Плохо мне, дядя, — продолжил ныть Саня. — Ванюшку жалко. Один я остался.

— Ты дверь запирал за ним? Когда он на улицу пошёл?