Месть Анахиты - Явдат Ильясов

Фаланга эта, конечно, жалкое подобие тех, какие водил Александр, но уж сколько людей набралось. Даже меньше одной полной римской когорты. В легионе же — десять когорт…

Легат Октавий с недоброй усмешкой следил, как греки готовятся к бою. Опытный военачальник, он видел их войско насквозь.

В македонской фаланге, в отличие от еще более старой, дорийской, лишь первый ряд бойцов снабжен щитами. Остальные идут, перекинув через плечи передних тяжелые копья — сариссы, которые с каждым рядом длиннее. Их приходится держать обеими руками, потому у этих воинов нет щитов. Они защищены лишь панцирем и шлемом.

Это на руку противнику.

Правда, вид у них грозный. Вся мошь фаланги и состоит в способности, ощетинившись лесом копий, нанести с ходу лобовой удар.

Но в тесном сомкнутом строю фаланги и слабость ее. Она неповоротлива, громоздка. И уязвима с флангов. Кучка пеших лучников — не прикрытие. Чтобы сохранить равнение, следует шагать всем в ногу, затылок в затылок, что в рукопашном бою, с его неожиданностями, не всегда удается.

Давно устарел такой военный строй. Оружие тоже по нынешним временам неуклюжее, устаревшее.

Оно, должно быть, еще со времен Александра лежало в арсенале и редко находило себе применение. Городские ворота можно стеречь просто с палкой в руках. Копья, щиты и мечи доставали порой, когда молодежь учили ратному делу.

Учили тоже по-старому…

Фью-фе, фью-фе! — резко запели флейты.

Их четко-однообразные звуки придают размеренность шагу. Эллины грохнули копьями о щиты и тронулись с места — будто часть городской стены, отвалившись, покатилась на вражеский лагерь.

Хор крепких крутых голосов торжественно-угрожающе затянул эмбатерий:

Славное дело — в передних рядах

с врагами сражаясь,

Храброму мужу в бою

смерть за отчизну принять!

Чеканя шаг, вышли греки из-под затененной стены, и солнце сверкнуло на медных гребенчатых шлемах, на сильных плечах, закованных в бронзу. Но лица были покрыты синей тенью, и от них веяло смертным холодом.

Казалось, могучий эллинский вал сейчас раздавит, растопчет врасплох застигнутых римлян. Но Октавий держал на сей случай наготове четыре когорты. О том, что он их бросает, по существу, на горстку бедных, плохо вооруженных людей, Октавий не думал. Противник есть противник.

Запел римский рожок.

Две когорты уступом, одна за другой, молча, без лишнего шума, твердым «полным» шагом двинулись навстречу фаланге. Еще две, разойдясь, выжидательно остановились на своих «градусах». Их задача — в самый разгар сражения охватить неприятеля с двух боковых сторон.

Как бы удивившись тишине, умолкли греки.

— Эй, жених!

Солнце светило римлянам в глаза, но противники сошлись уже так близко, что Тит, шагавший в первом ряду первой когорты самым крайним справа, сумел разглядеть Ксенофонта.

— А, так ты уцелел?! — вскричал Ксенофонт, потрясенный.

И, нетерпеливый, горячий, весь налитый ненавистью, он, пожалуй, слишком рано метнул одно из двух своих копий в обидчика.

Жестокий удар! Несмотря на дальность, копье Ксенофонта с хрустом вошло в большой деревянный римский щит, обтянутый толстой воловьей кожей и обитый по краю железом.

Тит даже почувствовал левой рукой, у локтя, острие наконечника. Будь такой удар нанесен с более близкого расстояния, острие пробило бы ему руку. Скажите, как обозлен молокосос…

— Хорошо! — крикнул Тит одобрительно.

Он мгновенно перекинул пилум из правой руки на сгиб левой. Резко выдернул меч из ножен, сделал легкий поворот вправо, чтобы не открыться врагу. И, пригнувшись, одним взмахом перерубил древко вражеского копья у самой втулки наконечника.

Благо весь наконечник, со втулкой и острием, был не длиннее двух ладоней.

— Ха-ха! — Тит спрятал меч, вновь схватился за пилум и, готовясь, взвесил его в руке. Ах, родной. Тяжелый, острый и безотказный. — Несчастный ты «грэкус»! Уж если я тебя клюну, то клюну…

Греки не зовут себя греками. Это римское слово. Они — эллины.

Тит рванулся вперед. Узкое жало пилума, брошенного могучей рукой, звонко чмокнув, пробило насквозь небольшой круглый эллинский щит, обшитый тонкой листовой медью.

Наконечник пилума под тяжестью древка изогнулся крючком, и пилум повис на щите молодого зенодотийца, как волк на груди быка. Ксенофонт пытался его стряхнуть, но крючок крепко засел в медной обшивке.

Перерубить железный наконечник грек не мог, а короткое древко не достанешь. И возиться с этой проклятой штукой, чтобы извлечь, ему некогда — к атлету уже подступает с обнаженным массивным мечом лихой легионер.

Щит, только что спасший его, тотчас же сделался обузой, он стал мешать Ксенофонту.

Юный грек злобно ударил Тита вторым копьем. Но удар пришелся по ловко подставленному умбону — округлому выступу на железном листе в середине ромейского щита, и наконечник со скрежетом скользнул в сторону.

В тот же миг, подскочив, Тит наступил и придавил левой ногой древко пилума, кровожадно присосавшегося к щиту Ксенофонта.

Острая боль взвинтилась в левой руке, раненной в ночной потасовке. «Не удержу», — подумал юный грек обреченно. Все стало теперь бесполезным, ненужным.

— Сопляк, — прошипел Тит ему в лицо через верхний край своего щита. — Это ты позавчера грохнул меня по кумполу? Молись Артемиде! Пришел тебе конец…

Он топнул ногой — и Ксенофонт с криком выпустил щит.

В то же мгновение Тит, недосягаемый за своим огромным щитом для чужого меча, проворно нанес открывшемуся Ксенофонту знаменитый длинный колющий удар, расчистивший для Рима половину мира. Тяжелый меч, с хрустом звякнув, пробил медную кирасу и глубоко проник в левую часть живота, в живую горячую плоть.

Легионер добил упавшего грека:

— Ты не позволил мне поцеловать твою невесту? Так получай же!..

Когда все кончилось, Красса перенесли в Зенодотию, в дом стратега Аполлония. В бывший дом бывшего стратега…

Триумвир не принимал участия в бою. Он даже не видел его. Ибо сразу после купания в речке охватил старика нестерпимый озноб. Красс, бессмысленно озираясь, дрожал и стучал зубами, когда снимали с повозки.

Его уложили в срочно разбитой палатке, укрыли дюжиной суконных плащей. Красса кидало то в жар, то в холод. Грудь разрывает хриплый кашель, из ноздрей струится мерзкая слякоть.

Раб Эксатр поил полководца отваром сушеной крапивы. И клал ему на нос примочки из настойки ее семян на виноградном соку, предварительно уваренном до половины прежнего объема. Все это зелье везли в обозе лекари легиона.

Красс, беспомощный, красный, метался на ложе, хватал Петрония за руки: