Как Николай II погубил империю? - Александр Иванович Колпакиди

машины? Двадцать лет спустя в МТС были трактора и комбайны, совершенно ясно, откуда они брались, на какие средства производились, как работали и кто платил. А что за техника содержалась в этих парках? Жнейки с косилками? Так для них парки не требовались, не тот уровень механизации. Даже в приснопамятных отчетных докладах на съездах КПСС времен застоя утверждения все же подкреплялись цифрами, а не так, что «неминуемо принесет плоды, и все будет хорошо».

Да, о механизации мы еще не говорили, а без нее интенсивное хозяйство в ХХ веке невозможно. Обратимся снова к нашей любимой статистике, а именно к вполне серьезному изданию «Россия. 1913 год».

Чем в России пахали землю?

Тут все просто: сохой и плугом. К «машинам» можно отнести паровые плуги, влекомые локомобилями (это такой паровой агрегат, предшественник трактора), коих на всю империю в 1910 году было 335 штук. Если пройти дальше по сельскохозяйственному циклу, там выходило уже получше. Одна сеялка приходилась на 70 хозяйств, жатка — на 25, молотилка — на 29, веялка — на 8 (наверное, самая дешевая из всех) и сенокосилка — на 104 хозяйства. Вопрос только: у кого они находились? Ну так ведь ясно — у тех, кто мог их купить. Ни о каких парках сельскохозяйственных машин справочник не упоминает, только помещики и крестьяне — или же крестьянские кооперативы, такое тоже могло быть. И да, эти хозяйства неминуемо подняли бы урожайность — при условии что присоединились бы к Столыпинской реформе, поскольку на мелких общинных полосках этой технике попросту нечего делать. И снова вопрос: а остальные? А остальные будут работать, как работали, и жить, как жили, тихо вымирая от голода.

Да и во власть-то камень не кинешь! Как я уже писала, Столыпинская реформа была отчаянной — то есть произведенной от отчаяния, в последней, тщетной попытке спасти гибнущее государство. Ничего другого придумать было невозможно. Чтобы провести настоящую аграрную реформу, потребовались большевики с их колхозами, внутри которых помещалось все население, в первую очередь беднота. И с их программой индустриализации, которая выкачивала из деревни людей, до поры спасавшихся от голодной смерти в колхозах.

Если бы Российская империя сохранилась, многие из этих людей (как минимум лишние 25 млн ртов) были бы обречены. Они попросту не дождались бы позитивных изменений, даже если бы те каким-то чудом и состоялись. Путей спасения для них не было — разве что взорвать напрочь эту проклятую систему в надежде, что на обломках, может быть, появится что-то новое.

Ну, так и взорвали, вообще-то… Неужели кто-то всерьез думает, что, произведя верхушечный переворот в столице, при полном благолепии и благоденствии, удалось бы добиться столь сокрушающих результатов? После Февраля сельская Россия вспыхнула сразу по всей стране (разве что Сибирь не присоединилась, но там все же другие условия). Сельские общества смели земства и создали свои органы управления, в которые не пускали не то что помещиков и чиновников, но даже зачастую и сельских интеллигентов. Первое, что они сделали, — по всей стране отменили куплю-продажу земли, то есть Столыпинскую реформу. Затем начали сперва «разбирать» помещичьи усадьбы, реквизируя запасы, скот и инвентарь, а потом и жечь. И требовали от правительства реализации лозунга «Земля — крестьянам!», притом что творцы февральского переворота ни о каких мужиках и думать не думали, и большевистское руководство сидело еще по ссылкам и эмиграциям, а Ленин только начинал соображать, как бы ему пробраться в Россию.

«Земля — крестьянам!»

Что сделали большевики, придя к власти? Да попросту узаконили уже вовсю идущий на просторах России «черный передел». Они как партия неправительственная и вообще ни перед кем не ответственная могли себе это позволить. Кстати, «Декрет о хлебе» не большевики придумали. Они реализовали нагло присвоенную программу совсем другой партии — эсеров, которые как раз и занимались работой в деревне, собирали и суммировали крестьянские наказы. Так что большевикам не надо было размышлять, чего хочется крестьянину, все уже было сделано. Эсеры, кстати, страшно возмутились и обвинили большевиков в плагиате, на что Ленин ехидно ответил: «Чего стоит партия, которую надо победить, чтобы реализовать ее программу?»

Так вот: лозунг «Земля — крестьянам!» вовсе не требовал передачи мужикам земли в собственность, наоборот, они были категорически против такой собственности, а также купли-продажи земли. Деревня хотела взять верх над реформой 1861 года. Тогда по деревням говорили, что «баре подменили настоящую царскую волю». Теперь уже и царская воля никого не интересовала: помещиков не должно быть — совсем. Все их богатства, созданные руками крепостных, должны отойти земледельцам. Пусть сперва восторжествует справедливость, а там — будем посмотреть!

Кстати, эсеры, даже получив министерские портфели, не посмели объявить передел. Они были связаны обязательствами перед правительством, а то, в свою очередь, было связано обязательствами перед помещиками, перед банками, которым тогда принадлежала значительная часть земли, да и финансировались эсеры тоже не из партийных взносов.

Ленин же был категорически против любых министерских портфелей для своей партии, в коалиции с кем бы то ни было. Он отлично понимал, что вхождение в коалицию либо подчинит министров-большевиков воле остальных, либо потопит все вопросы в бесконечных дискуссиях. И он добился своего, создав почти полностью большевистский Совнарком[43]. Кто финансировал большевиков, не выяснено до сих пор[44], но уж всяко не собственники земли. Так что обязательств перед российской верхушкой они не имели и могли творить все, что угодно, чем и занимались, сперва выкинув совершенно фантастические лозунги, а потом приступив к их реализации.

Деревня встала на сторону большевиков — а чего еще хотеть-то? Именно это и обусловило успех большевистской революции. Не надо заблуждаться: крестьянские восстания времен Гражданской войны не были антибольшевистскими. Крестьяне разбирались со своим правительством и своими местными властями, которые реквизировали продовольствие и не позволяли свободно торговать. Но старые порядки, а особенно помещиков, эти люди не приняли бы ни под каким видом. Деревенская верхушка не отказалась бы от возвращения февральских порядков, но дофевральских не хотел никто.

Естественно, положение аграрного сектора с приходом Совнаркома не только не улучшилось — наоборот, даже если вынести за скобки семь лет войны и связанную с ней разруху. Большевики отчаянно пытались спасти крупные хозяйства, но большая их часть все равно канула в крестьянское море, разделив участь общинных наделов со всеми прелестями русского земледелия. Надо было срочно — что? Ну конечно, что-то делать!

В то, что большевикам удастся разрулить ситуацию, не верил, наверное, никто в мире. Только этим можно объяснить, что