Когда шагалось нам легко - Ивлин Во

Она представляла собой двухэтажное здание с облезлыми оштукатуренными аркадами на фасаде; с задней стороны была деревянная лестница, которая вела к двум широким верандам, куда выходили двери двух или трех имеющихся номеров. Во дворе, где обитала угрюмая черная обезьяна, росло лимонное дерево. Хозяйка, эффектная француженка, излучавшая приветливость, не прониклась нашими заботами. Ей неумелая организация движения на Франко-Эфиопской железной дороге была только на руку, так как по доброй воле в Джибути не задерживается никто.

Этот факт, вполне совпадавший с нашими первыми впечатлениями, сделался еще очевиднее после обеда, когда прекратился дождь и мы устроили себе экскурсию по городу. Нас трясло и качало в конной повозке, которая разбрызгивала грязные лужи, испускавшие пар. Улицы, которые описывались в официальном путеводителе как «нарядные и улыбчивые», представляли собой длинные пустыри с редкими участками застройки. В европейском квартале почти все жилые дома оказались точными копиями нашей гостиницы, с такими же арками и всеми признаками запустения.

– Вид такой, будто все это сейчас рухнет, – заметил мой спутник, когда мы проезжали мимо очередного вконец обветшалого конторского здания – и у нас на глазах оно действительно стало рушиться.

С фасада посыпались крупные хлопья штукатурки; в грязь шлепнулись один-два кирпича с верхних рядов кладки. На улицу повалили перепуганные служащие-индусы; из дома напротив выскочил грек в рубашке, без пиджака; сидевшие на корточках туземцы выпрямились и, не прекращая ковырять в зубах деревянными палочками, стали настороженно озираться. Наш кучер взволнованно указывал в их сторону кнутом и о чем-то предупреждал нас по-сомалийски. Оказалось, в городе произошло землетрясение, которого мы не заметили в силу особенностей движения повозки.

Подпрыгивая на ухабах, мы проехали оштукатуренную мечеть, пересекли верблюжий базар и туземный район. Сомалийцы – необычайно красивая нация: очень стройные, с горделивой осанкой, тонкими чертами лица и прекрасными, широко посаженными глазами. В большинстве своем они расхаживают в узких тряпицах на бедрах и с несколькими спиралями из медной проволоки на запястьях и лодыжках. Волосы у них либо сбриты, либо выкрашены охрой. Нашу повозку осаждали не то восемь, не то девять падших женщин, пока возница не разогнал их кнутом; бесчисленные голые ребятишки топали за нами по грязи, требуя бакшиш. Отдельные красавцы, вооруженные копьями, – приезжие из сельской местности – с презрением плевали нам вслед. На городской окраине хижины – крытые соломой глинобитные кубики – сменились маленькими купольными лачужками, похожими на перевернутые птичьи гнезда, сооруженные из прутьев, травы, ветоши и расплющенных жестянок, с единственным отверстием, в которое человек может разве что заползти по-пластунски. Вернувшись в гостиницу, мы застали там вице-консула, который принес добрую весть: он заполучил для нас места в ближайшем вечернем поезде особого назначения. Мы окрылились, но жара не спадала, и нас обоих сморил сон.

Вечером, в преддверии нашего отъезда, Джибути вдруг сделался более сносным. Мы прошлись по магазинам, купили французский роман в эпатажной суперобложке и несколько бирманских сигар, а заодно обменяли деньги, получив вместо своих лохматых, засаленных бумажек, выпущенных Банком Индокитая, массивные серебряные доллары превосходного художественного исполнения.

Самые современные путеводители по Абиссинии (таких я проштудировал немало, пока добирался из ирландского Уэстмита до Марселя) содержат красочные описания железнодорожного маршрута Джибути – Аддис-Абеба. Составы обычно ходят раз в неделю, поездка занимает три дня – с двумя ночевками в гостиницах Дыре-Дауа и Хаваша. Отказ от ночных переездов объясняется двумя вескими причинами: во-первых, паровозные фары частенько выходят из строя, а во-вторых, в сезон дождей вода порой размывает целые участки железнодорожного полотна; помимо всего прочего, племена галла и данакиль, чьи земли пересекает железная дорога, в отстаивании своих интересов до сих пор полагаются в первую очередь на убийство, а потому на ранних этапах существования здешней железной дороги взяли за правило – не до конца искорененное и сегодня – захватывать бронированные спальные вагоны, чтобы ковать себе стальные наконечники для копий. Однако на время коронации, в связи с возросшим объемом перевозок, возникла необходимость организовать безостановочное сообщение, чтобы подвижной состав мог работать с полной отдачей. Мы выехали из Джибути в пятницу после ужина и воскресным утром прибыли в Аддис. Условия поездки оказались вполне приемлемыми.

Впотьмах мы пересекли невыносимую пустоту Французского Сомали – пыльную, каменистую местность, напрочь лишенную всяких признаков жизни, – и с рассветом оказались в Дыре-Дауа. Это маленькое, аккуратное поселение городского типа возникло в период железнодорожного строительства на территории, переданной в концессию французской компании; с тех самых пор оно и существует – в условиях несколько убывающего благополучия – за счет железной дороги. Здесь выросли две гостиницы, кафе и бильярдная, несколько магазинов и контор, банк, мельница, пара вилл и резиденция абиссинского наместника. Вдоль улиц зеленеют бугенвиллеи и акации. Дважды в неделю, с прибытием поезда, городок приходит в движение: к гостиницам тянутся путешественники, чей багаж плывет следом за ними по дороге; служащие почтового ведомства разбирают корреспонденцию; коммерческие агенты в тропических шлемах захаживают со своими накладными в торговые конторы; а затем, подобно островку, от которого пыхтя отчаливает почтовое судно, Дыре-Дауа погружается в длительную сиесту.

Эта неделя, впрочем, оказалась непохожей на другие. С 1916 года, то есть с начала предпоследней гражданской войны, когда магометане, сторонники Лиджа Иясу[76], были с особой жестокостью уничтожены чуть выше холмов Харара, городок Дыре-Дауа не знал такой вереницы будоражащих событий, какая могла бы сравниться с этой чередой поездов особого назначения, что перевозили гостей императора, жаждущих лицезреть коронацию. Вдоль главных улиц выросли раскрашенные в абиссинские цвета флагштоки, а между ними были натянуты гирлянды желтых, красных и зеленых флажков; из столицы по железной дороге прибыли автомобили (за городской чертой дорог не существует), чтобы доставить гостей к завтраку; вдоль всего пути следования выстроились нерегулярные войсковые части, стянутые из провинций.

Зрелище было величественное и уникальное. Мой спутник и я на какое-то время застряли в своей повозке, ожидая, когда закончатся официальные приветствия и делегации освободят вокзал. После этого мы через платформу вышли на площадь. Там было пусто и тихо. По трем сторонам замерли абиссинские солдаты; впереди, где начиналась главная магистраль, ведущая к резиденции, исчезал из виду последний автомобиль. Вдаль, насколько хватало глаз, уходили ряды неподвижных, босых, одетых в белое туземцев с непокрытыми головами и с ружьями на плечах; у одних были резкие, орлиные черты лица и смуглая кожа, других, более темнокожих, отличали пухлые губы и приплюснутые носы – признаки невольничьей крови; у всех кудрявились черные бороды. Солдатское одеяние, какое встречается в этой стране повсеместно, составляли длинная белая рубаха, белые льняные бриджи – свободные выше колен и узкие в голени, наподобие брюк для верховой езды, шемах – полоса белой ткани[77], перекинутая, как тога, через одно плечо, а также бандольер с красноречиво торчащими наружу патронами. Перед каждым подразделением стоял вождь племени в праздничном наряде, к которому неравнодушна европейская пресса. В зависимости от богатства владельца наряд этот включал головной убор из львиной гривы и золотых украшений, львиную шкуру, яркую полосатую рубаху и длинный меч, который загибался назад еще фута на три-четыре, если не больше; в отдельных случаях львиную шкуру заменял расшитый атласный балахон, напоминающий ризу, с разрезами спереди и сзади, схематично изображавшими хвост и ноги. После латиноамериканского празднества на борту «Азэ-ле-Ридо», суматохи в Джибути и беспокойной ночи в поезде впечатление было потрясающее: сладостный утренний воздух и спокойствие, исходящее от этих неподвижных воинов, с виду грозных и одновременно послушных, как огромные лохматые псы непредсказуемого нрава, взятые по такому случаю на короткий поводок.