Впервые в Библии - Меир Шалев

Как бы то ни было, гаваонитяне казнили семерых внуков Саула «в первые дни жатвы, в начале жатвы ячменя» и вывесили их трупы напоказ «на горе пред Господом». Тогда «Рицпа, дочь Айя, взяла вретище и разостлала его себе на той горе, и сидела от начала жатвы до того времени, пока не полились на них воды Божии с неба, и не допускала касаться их птицам небесным днем и зверям полевым ночью» (2 Цар. 21, 10). Иными словами, эта несчастная мать сделала себе маленький навес и сидела под ним с начала весны до самого конца осени, охраняя тела сыновей от зубов шакалов и гиен и от клювов орлов и ястребов.

Когда Давид прослышал об этом, он велел выкопать кости Саула и его сына Ионафана, которые люди Иависа Галаадского некогда унесли из Бейт-Шеана и похоронили в своем городе, а также кости внуков Саула, которых он только что сам выдал на расправу гаваонитянам, и похоронил их всех в гробнице Киса, отца Саула, в землях колена Вениамина. Лишь тогда в стране прекратился голод. Интересно, что Бог простил Давида только после этого поступка, а не после выдачи внуков Саула гаваонитянам, как якобы было Им обещано.

Таков был подлинный конец дома Саула, первого царя Израиля. Не благородным делом был обозначен этот конец, а еще одним кровавым поступком. История, начавшаяся ужасным случаем с наложницей, которую ее хозяин — левит выдал на смерть насильникам из Гивы, закончилась не менее ужасным поступком с другой наложницей, сыновей которой царь Давид выдал на смерть в руки гаваонитян. Нет сомнений — второй царь Израиля соответствовал своей должности намного больше первого.

«Авраам встал рано утром, и взял хлеба и мех воды, и дал Агари, положив ей на плеча, и отрока, и отпустил ее. Она пошла, и заблудилась в пустыне Вирсавии. И не стало воды в мехе, и она оставила отрока под одним кустом. И пошла, села вдали, в расстоянии на один выстрел из лука. Ибо она сказала: не хочу видеть смерти отрока. И она села против, и подняла вопль, и плакала» (Быт. 21, 14–16).

Ужасный, отчаянный вопль Агари — первый плач в Библии. Первая скатившаяся в библейских рассказах слеза — ее слеза. И хотя в Библии не счесть рыданий других отверженных и оскорбленных людей, в ней нет ничего похожего на рыдания Агари. Разумеется, автор, описавший это изгнание женщины с ребенком в безводную пустыню, был на еврейской стороне, на стороне потомков Исаака, сына праматери Сарры. Но ему достало честности и чуткости, чтобы отдать первую в Библии слезу именно Агари. И благодаря его таланту этот плач Агари, описанный так же скупо и сухо, как и многие другие ужасы в Библии, потрясает сердце читателя и сегодня, тысячелетия спустя.

Когда Сарра потребовала от мужа: «Выгони эту рабыню и сына ее», — Авраам счел это очень жестоким. Но Бог сказал ему: «Не огорчайся ради отрока и рабыни твоей; во всем, что скажет тебе Сарра, слушайся голоса ее; ибо в Исааке наречется тебе семя» (Быт. 21, 12).

Бог действует на гигантских отрезках времени, и описанное здесь событие составляет крохотную деталь в Его великом Плане. Не исключено, что Он использовал ненависть Сарры к Агари и к Измаилу, чтобы заставить Авраама сберечь второго сына, более подходящего для этого Плана. Не случайно Он обещал: «В Исааке наречется тебе семя», — добавив, впрочем, что «и от сына рабыни Я произведу народ, потому что он семя твое». Однако с точки зрения Авраама, все эти обещания не по делу. Не судьбы тех народов, что когда-то выйдут из его чресел, беспокоят Авраама в этот страшный момент, а судьба одного — единственного ребенка — Измаила, его первенца, и я позволю себе предположить, что также судьба Агари, матери этого ребенка.

Но Авраам повиновался. И на этот раз повиновался. Авраам всегда повинуется: идет, когда ему говорят идти, обрезается, когда ему велят обрезаться, изгоняет своего сына, когда от него требуют изгнать, связывает другого сына, когда ему приказывают связать. Авраам — тот верующий, которого всякий бог себе желает.

«Авраам встал рано утром, и взял хлеба и мех воды, и дал Агари, положив ей на плеча, и отрока, и отпустил ее».

У этого ребенка есть имя. Его имя Измаил, и он уже упоминался под этим именем несколько раз. Но с того момента, когда Бог поддержал Сарру в вопросе его изгнания, автор тоже занял эту позицию и перенял стилистику Сарры. Это ее слова: «Выгони эту рабыню и сына ее; ибо не наследует сын рабыни сей с сыном моим Исааком». С точки зрения Сарры, у Агари и Измаила нет индивидуальности и нет имен. Они ничего не значат. Агарь — это «рабыня», Измаил — это «сын рабыни», и только у ее сына есть имя, и она с гордостью его произносит: «С сыном моим Исааком». Но не одна она говорит так. Сейчас и Бог тоже перенимает ее стилистику. Это видно из фразы, которую я только что процитировал: «Не огорчайся ради отрока и рабыни твоей; во всем, что скажет тебе Сарра, слушайся голоса ее; ибо в Исааке наречется тебе семя».

Так что и в устах Бога, как выясняется, Сарра и Исаак — это Сарра и Исаак, в то время как Агарь — это всего лишь «рабыня», а Измаил — либо «отрок», либо «сын рабыни». И так это сохранится на протяжении всей истории их изгнания. Имя Измаил будет заменяться на «сын Агари Египтянки», и на «сын служанки», и на «мальчик», и на «отрок», но прямо упоминаться не будет никогда — как будто Бог, Авраам и автор рассказа сговорились и решили, что у него нет и не будет ни собственного имени, ни индивидуальности, ни статуса, ни прав.

Но стилистические нюансы рассказа не ограничиваются лишь упоминанием одних имен и сокрытием других. Фраза, открывающая эту историю: «Авраам встал рано утром», — тоже выполняет здесь важную роль, ибо она дословно повторяется затем в следующей главе, где речь идет о другом, еще более ужасном деянии, которое потребуется от Авраама, — о принесении в жертву Исаака. Там тоже «Авраам встал рано утром, оседлал осла своего, взял с собою двоих из отроков своих и Исаака, сына своего; наколол двора для всесожжения, и встав пошёл на место, о котором сказал ему Бог».

В обоих случаях просыпается один и тот же отец, и в обоих случаях он просыпается, чтобы совершить чудовищный поступок по отношению к своему сыну, причем оба раза не по своей инициативе и вопреки своему желанию. И оба раза в дело вмешается Божий ангел и в последнее мгновенье спасет каждого из сыновей. В случае Измаила за мгновенье до его смерти появится вода, а в случае Исаака за мгновенье до его всесожжения появится заплутавший в кустах агнец, который и будет принесен в жертву. Однако самое важное в обоих случаях — конечно, поведение Авраама, который каждый раз подчиняется жестокому приказу, не пытаясь ни спорить, ни возражать. Не удивлюсь, если именно его покорное согласие изгнать Измаила побудило Бога потребовать в следующий раз принести в жертву Исаака. Словно бы Бог и Сам дивился — где же предел послушанию этого отца и что еще он готов сделать?

Я уже упоминал ту скупость и краткость описаний, которые автор использовал в рассказе о жертвоприношении Исаака. Несколькими словами он сумел намекнуть на бурю, бушующую в душе Авраама, не описывая ее. И такая же душевная буря ощущается в рассказе об изгнании Измаила. И здесь из считанных слов возникает и вырисовывается целая картина. Вот Авраам берет сумку с хлебом и мех с водой: «И дал Агари, положив ей на плеча». Так и видишь, как Авраам протягивает Агари эти припасы, но глаза его тем временем смотрят куда угодно, только не ей в глаза, а она, застыв от ужаса, уже понимая, что ее ждет, не берет то, что он ей протягивает, ибо возьми она из его руки, это означало бы согласие с той жестокой и злобной несправедливостью, на которую ее обрекли.