Картинки деревенской жизни - Амос Оз

— Садись.

Адаль, невысокий и худой парень в очках, продолжал неуверенно топтаться в двух шагах от стола председателя поселкового совета. Он почтительно склонил голову и извинился:

— Я наверняка мешаю. Ведь рабочий день давно закончился.

Бени Авни сказал:

— Неважно. Садись.

Адаль, слегка поколебавшись, присел на краешек стула, не опираясь на спинку, и произнес:

— Значит, так. Ваша жена увидела меня, когда я шел в сторону центра, и попросила по пути передать вам кое-что. Точнее, письмо.

Бени Авни протянул руку и взял у Адаля письмо.

— Где ты ее встретил?

— У парка Памяти.

— В какую сторону она шла?

— Не шла. Сидела на скамейке.

Адаль встал со своего места и, поколебавшись, спросил, не нужно ли от него еще чего-нибудь. Бени Авни улыбнулся и ответил, пожав плечами, что ничего не нужно. Адаль поблагодарил и вышел, ссутулившись.

Бени Авни расправил сложенную записку и нашел там четыре слова, написанные круглым спокойным почерком Навы на листке, вырванном из записной книжки, которая всегда лежала на кухне: «Не беспокойся обо мне».

Эти слова привели его в крайнее изумление. Всегда, изо дня в день, она ждет его к обеду. Он приходит к часу, а она, учительница начальной школы, освобождается уже к двенадцати. Даже после семнадцати лет брака Нава и Бени все еще любили друг друга, но в повседневной жизни почти всегда проявляли в отношении друг к другу вежливость, разбавленную каким-то сдержанным раздражением. Ей не нравилась его общественная деятельность, вовлеченность в проблемы поселкового совета (эти проблемы доставали Бени и дома), и она с трудом принимала демократическую сердечность, которую он без разбора щедро изливал на каждого. Ему же несколько надоела ее восторженная преданность искусству и увлеченность маленькими скульптурками из глины, которые она лепила и обжигала в особой печи. Запах пережженной глины, который иногда исходил от ее одежды, был ему неприятен.

Бени Авни позвонил домой и ждал, пока телефон прозвонит восемь или девять раз, прежде чем согласился сам с собою, что Навы и впрямь нет дома. Странным казалось ему то обстоятельство, что Нава вышла из дома именно в тот час, который всегда предназначен был для обеда, и еще более странно, что она послала ему записку, но не потрудилась написать ни куда пошла, ни когда вернется. Записка эта представлялась ему несуразной, да и посланец выглядел странно. Но никакого беспокойства он не ощутил. Они с Навой обычно обменивались друг с другом короткими записочками, оставляя их под цветочной вазой в гостиной, если уходили из дома без предупреждения.

Итак, Бени Авни закончил оставшиеся два письма: одно — Аде Дваш, в связи с переводом на новое место почтового отделения, а второе — казначею поселкового совета, по поводу пенсии одного из сотрудников. Входящие письма положил в соответствующую папку, исходящие — на полку для исходящей почты, проверил, закрыты ли окна и жалюзи, надел свою замшевую куртку, дважды повернул ключ в замке, запирая кабинет перед уходом. Собирался он пройти мимо парка Памяти, мимо той скамьи, на которой Нава, быть может, все еще сидит, позвать ее с собой и вдвоем отправиться домой обедать. Выйдя, он вдруг развернулся и возвратился в кабинет, потому что почудилось ему, будто не выключил он компьютер или оставил свет в туалете. Но и компьютер был выключен, и свет в туалете не горел, и Бени Авни вышел, снова дважды повернул ключ в замке и отправился на поиски своей жены.

2

Навы не было на скамье возле парка Памяти и нигде поблизости. Только Адаль, тощий студент, сидел там один; раскрытая книга лежала у него на коленях обложкой кверху; он не читал, а просто обозревал улицу, и над головой его в кронах деревьев щебетали ласточки. Бени Авни положил руку на плечо Адаля и спросил мягко, словно боялся причинить ему боль, не здесь ли была Нава. Адаль ответил, что прежде она была здесь, но теперь ее уже нет.

— Я вижу, что ее здесь нет, — уточнил Бени Авни, — но я подумал, что, быть может, ты знаешь, куда она направилась.

Адаль сказал:

— Простите. Очень сожалею.

И Бени Авни ответил:

— Все в порядке. Ты не виноват.

Он направился к своему дому, пройдя мимо синагоги, а затем по улице Двенадцати Колен Израилевых. Шел он чуть-чуть наклоняясь, голова и плечи его были слегка устремлены вперед, словно сражался он с невидимым потоком. Все, кто встречался ему по пути, приветливо с ним здоровались, потому что Бени Авни был любимым и уважаемым главой местной власти. И он приветствовал каждого человека доброй улыбкой, справлялся о здоровье, о делах, а случалось, и добавлял, что занимается, будьте уверены, вопросом починки тротуара. Еще немного — и все разойдутся по домам, отобедают, предадутся пятничному послеобеденному отдыху, и улицы во всей деревне опустеют.

Наружная дверь не была заперта, и в кухне негромко работало радио. Кто-то говорил о развитии сети железных дорог, о преимуществах железнодорожного транспорта перед автомобильным. Понапрасну искал Бени Авни записочку от Навы на обычном месте, под вазой в гостиной. Но на кухонном столе его ждал приготовленный обед — прикрытая тарелкой, чтобы не остыла, четверть цыпленка с картофельным пюре, вареной морковью и зеленым горошком. По обеим сторонам тарелки покоились нож и вилка, под ножом лежала сложенная салфетка. Бени Авни поставил свой обед на две минуты в микроволновую печь, потому что еда все-таки немного остыла. Тем временем Бени достал из холодильника бутылку пива, наполнил стакан из толстого стекла. Затем он уселся за еду, ел с аппетитом, однако не ощущая вкуса, и слушал радио, передававшее легкую музыку с большими перерывами на рекламу. В один из таких перерывов показалось ему, что он слышит шаги Навы во дворе, на дорожке, ведущей к дому. Он встал, подошел к окну кухни, долго смотрел на двор, но двор, где меж колючек и хлама валялись оглобля разобранной телеги и два ржавых велосипеда, был пуст.

После еды он поставил посуду в раковину и собрался принять душ. По дороге в ванную комнату выключил радио. Глубокая тишина воцарилась в доме. Слышалось только тиканье настенных часов. Две дочки-близняшки двенадцати лет, Юваль и Инбаль, вместе со школой путешествовали по Верхней Галилее. Их комната была закрыта, и он, проходя мимо, открыл дверь и заглянул внутрь. Жалюзи в комнате девочек были опущены, и легкий аромат душистого мыла и глаженого белья витал там. Он осторожно прикрыл дверь и пошел в ванную. Сбросив рубашку и брюки, оставшись только в трусах и майке, Бени вдруг раздумал купаться и подошел к телефону. Тревога еще не охватила его, но все-таки он спрашивал себя, куда же исчезла Нава, почему не ждала его, как обычно, к обеду. Он позвонил доктору Гили Штайнер и справился, не у нее, случаем, Нава. Гили сказала:

— Нет. А с чего ты это взял? Она сказала тебе, что идет ко мне?

Бени Авни ответил:

— В том-то и дело, что она ничего не сказала.

— Наш кооперативный магазин закрывается в два, — заметила Гили. — Быть может, она решила, что успеет заскочить туда на минутку…