Помор - Валерий Большаков

Зато на воде было оживлённо. Издавая приветственные гудки, мимо проплыли пароходы «Эклипс» и «Фаворит». Постоянно попадались угольные баржи и бревенчатые плоты. Как раз один такой сплавлялся поодаль — обширнейший, заставленный штабелями жёлтых пахучих досок и вязками гонта.[72] На мокрой «палубе» плота стояли вразбивку четыре шалаша, у костра, разведённого на глине, дежурил повар, мешая варево в котле. Человек двадцать плотогонов ворочали вёслами на «корме» и в «носу» своего плоского корабля, заворачивая его по течению.

— Любуешься? — спросил Чугу подошедший Гуднайт, сменивший парадный костюм на привычные «ливайсы» и синюю фланелевую рубаху.

— Отдыхаю, — усмехнулся Фёдор и пояснил одним словом: — Покой.

Ранчеро кивнул понимающе. Достав расшитый кисет, он осведомился:

— Куришь?

— Смолю иногда.

Чарльз сыпанул ему табачку на ладонь и аккуратно оторвал четвертушку жёлтой сигаретной бумаги. Сварганив самокрутку, он чиркнул спичкой по джинсам и закурил. Поднёс огоньку Чуге.

Помор втянул сладковатый дымок и крякнул:

— Крепко! И вкусно.

Гуднайт облокотился на перила и стал смотреть на реку, на волны, на пену, взбитую гребными колёсами, — бездумно и рассеянно. Он тоже отдыхал.

— Это, конечно, не моё дело, — проговорил Фёдор, — а только зачем было ехать за деньгами аж в Нью-Йорк?

Чарльз вздохнул.

— Пришлось, — сказал он неохотно. — Хотел было взять ссуду в Денвере, да уж больно у них процент высок… А в Нью-Йорке у меня знакомец имеется. Фирма «Брэдок и сыновья». Дал взаймы пятнадцать тысяч…

— Большие деньги, — спокойно заметил Чуга. — Ну и как, выгодно это — скот разводить?

Гуднайт хмыкнул.

— Выгодно, — сказал он. — Если вставать затемно и ложиться в темноте. Порою по двадцать часов с седла не слазишь! Бывает, так наломаешься, что кружку в руках не удержишь, больше расплескаешь, чем выпьешь…

— Без труда не выловишь и рыбку из пруда, — Фёдор кое-как перевёл на «инглиш» русскую поговорку.

— О’кей, парень! — расхохотался ранчеро. — Весь фокус в том, что Техас переполнен коровами. Упитанного бычка-двухлетку легко купить всего за четыре доллара. А на Востоке за него дадут все сорок! А сколько одичавшего, брошенного скота гуляет по всему Югу, ты б только видел… И ежели ты упёртый да сноровистый, то соберёшь этих коровок, выдерешь их из зарослей, сгуртуешь и перегонишь на север, в Нью-Мексико или в Канзас. Друган мой, Оливер, аж до самого Иллинойса стадо доводил! В этом году мои ребятки отловили пять сотен ничейного скота. Вот куплю ещё столько же или чуток побольше и погоню в Форт-Самнер… — Вобрав полные лёгкие свежего речного воздуху, он сказал: — Эта земля, Теодор, создана для сильных мужчин и стойких женщин. Она щедро отблагодарит тебя, если ты вдоволь наглотаешься пыли, нажаришься на солнце, удобришь её своим потом.

— Рогом упираться — это нам не в диковинку, — сказал Чуга. — Лишь бы толк был.

— Будет! — уверенно заявил Гуднайт.

Ровно в полдень из труб парохода повалил копотный, чернущий дым — «Великий Могол» давал о себе знать жителям Натчеза. Городишко сей был не бог весть что, но глазу приятен. Стоял Натчез на левом берегу Миссисипи, холмистом, заросшем густым лесом. Когда-то здесь торговали невольниками, а плантаторы закатывали балы. Нынче вольготная прежняя жизнь ушла совершенно, оставшись в легендах о «джентльменах с Юга» да в брошенных особняках с колоннами. Зато картёжников-шулеров расплодилось — страсть! Эти ловкачи, лощёные и обходительные, оседали здесь на время, чтобы снова и снова подниматься на борт пароходов, курсировавших по Миссисипи, да обчищать скучающих пассажиров. Набьют карманы долларами — и в Новый Орлеан, просаживать неправедно добытое.

Впрочем, в Натчезе Гуднайт задерживаться не собирался. Наняв лодочника — старого седого негра-ранчеро, в сопровождении «свиты», переправился на западный берег Миссисипи, плоский и пустынный, где у самого берега скопились лачуги рыбаков-креолов, образуя местечко Видалиа.

Разумеется, здесь имелся свой салун под громким названием «Эмпайр-хаус», а за высоким амбаром пряталась станция дилижансов. Это было каменное строение футов тридцати в длину и пятнадцати шириною. Один конец помещения был отделён тряпичной занавеской, стыдливо прикрывавшей две койки со стёгаными одеялами. С деревянных крючков на стенах свисали патронташи, старая, чиненая сбруя, пустая фляга, тяжёлая куртка из бизоньей шкуры. Стол был сбит из необструганных досок на козлах, а взамен табуретов использовались ящики из-под свечей.

Зато дилижанс был ярок, как картинка с лубка, — красный с золотом «конкорд».[73] Кучер уже занял облучок, лениво наблюдая за конюхами, споро и умело запрягавшими шестёрку каурых, нетерпеливо фыркавших в ожидании бега. Смотритель станции тоже без дела не сидел — вместе с кондуктором таскал тюки с почтой. Груда посылок была увязана на империале,[74] жёсткими кожаными сумками с письмами доверху забили оба багажника, так что тюки укладывали прямо в салоне, благо желающих отправиться в Сан-Антонио нашлось всего трое — строгого вида дама в унылом дорожном платье, молоденький лейтенантик в новенькой форме выпускника Уэст-Пойнта,[75] направлявшийся к месту службы, и пожилой священник во всём чёрном, высохший, как мумия.

— Мистер Гуднайт! — радостно воскликнул кучер, живо привставая с козел. — И вы с нами?

— Да куда ж без меня? — весело ответил ранчеро.

Румяный, полнолицый кондуктор с бакенбардами-котлетками пожал Чарльзу руку.

— До конечной? — поинтересовался он.

Гуднайт кивнул.

— До конечной, Бад, — сказал он. — Оливер ждёт меня в Сан-Антонио.

Кондуктор проговорил приглушённым голосом:

— Сказать по чести, я рад, что поедем вместе, — банда Бершилла объявилась.

— Опять? — нахмурился ранчеро.

— Опять, — Бад виновато развёл руками, словно это по его недосмотру бандиты расшалились. — Напали на дилижанс у Бразоса, прямо на переправе. Убили кондуктора и кого-то из пассажиров, ящик с деньгами прихватили с собой… Последний раз их видели у Колорадо.[76]

— А рейнджеры? — резко спросил Чарльз.

Кондуктор замялся.

— Рейфен Хоуви погнался за ребятами Бершилла, даже подстрелил одного, но… Повернул назад. И вроде как доложил начальству, что Прайд Бершилл, как и он сам, — южанин и бился на стороне конфедератов. И вся его шайка такая — дескать, своих они не трогают, потрошат только «мешочников» с Севера…