Вальпургиева ночь - Густав Майринк

Итак, я ни в коем случае не мертв, как вас могло убедить хотя бы то обстоятельство, что я сам использую тело господина Зрцадло как зеркало – дабы иметь приятную возможность предстать перед вами; напротив, и даже более того: я – живой. На сокровенном Востоке много – живых. Только не вздумайте отправиться на ваших дрожках с соловым жеребцом Карличеком в Срединную Империю – сводить со мною более близкое знакомство! Срединная Империя, в которой мы живем, – это Империя «реальной» середины. Это центр мира. И он – везде. В бесконечном пространстве каждая точка – центр. Вы понимаете, что я имею в виду?

«Хочет мне голову заморочить! – недоверчиво подумал господин императорский лейб-медик. – Если он действительно Мастер, то почему говорит так несерьезно?»

– Как известно, экселенц, серьезно говорят лишь тупицы. Тот, кто не способен в иронии видеть серьезное, тот так же не способен иронически воспринимать ложную серьезность, которую ханжа почитает за основу мужественности; такой обязательно станет жертвой мнимой восторженности и так называемых «жизненных идеалов». Высшая мудрость кутается в шутовские одежды! Почему? Да потому, что все, понятое и признанное однажды как одежда, и только как «одежда» – в том числе и тело, – поневоле может быть только шутовской одеждой. Для каждого, назвавшего истинное Я своим, собственное тело, а также тела других – шутовская одежда, не более. Неужели же Я могло бы пребывать в мире, будь этот мир действительно таковым, каковым человечество его воображает?

Конечно, вы вправе возразить: кругом, куда ни глянь, – кровь и страх. Но отчего это происходит? Я вам скажу: все во внешнем мире основывается на великом законе знака плюс и знака минус.

Говорят, мир создан Господом Богом. А не возникал ли у вас вопрос, не является ли этот мир игрой Я? С тех пор как человечество научилось мыслить – по крайней мере считает, что научилось, – каждый век рождает тысячи находящих блаженство в чувстве так называемого «смирения» – фальшивого, разумеется! Что же это как не мазохизм, из которого скроена одежонка самоупоенной благочестивости? Это на моем языке называется знаком минус. Такие минусовые знаки, скопившиеся в течение многих лет, действуют как всасывающий вакуум в сферах невидимого. Потом этот вакуум вызывает кровожадный садистический знак плюс – смерч демонов, использующих человеческий мозг для войн, смертей и убийств – точно так же, как я сейчас использую этого актера, дабы иметь удовольствие прочесть вам, экселенц, сию лекцию.

Каждый человек – инструмент, только сам он этого не знает. И лишь одно Я не инструмент; оно пребывает в Срединной Империи, вдали от знаков плюс и минус. Все остальное – только инструмент, одно – инструмент другого. Невидимое – это инструмент Я.

Раз в год, 30 апреля, наступает Вальпургиева ночь. Тогда, как говорят в народе, мир демонов выходит на свободу. Но есть и космические Вальпургиевы ночи, экселенц! Они разделены слишком большими временными интервалами, чтобы человечество могло их запомнить, поэтому каждая космическая Вальпургиева ночь считается новым, никогда прежде не виданным явлением.

Сейчас начало космической Вальпургиевой ночи.

В такую ночь высшее становится низшим, а низшее – высшим. В эту пору события почти без всяких причин взрываются одно за другим, и уже ничего нельзя обосновать «психологически», как в популярных романах, где половая проблема «Вечной любви» (чувственно прикрытая, чтобы еще бесстыдней проглядывала) предстает каким-то ядром мироздания, а в счастливом замужестве бюргерской бесприданницы усматривают чуть ли не грядущее воскресение «божественной» поэзии.

Час пробил, и псы диких егерей вновь перегрызут свои цепи, но преломится нечто и для нас: великий закон молчания! Сутра: «Народы Азии, храните свое неизреченное молчание» – более недействительна. Мы поступаемся ею во благо того, кто созрел для полета.

Мы должны говорить.

Это единственная причина моего обращения к вам. Усматривайте в этом веление часа, а не вашу частную заслугу. Настало время, когда Я должно обратиться ко многим.

Иной не поймет моего языка; для такого мои слова как зуд в душе, растревоживший глухого, который начинает гадать: «Кто-то обращается ко мне, но чего он от меня хочет?» Такого охватывает лихорадочная жажда вершить, переделывать, ломать – что на самом деле не является волей Я, это инспирация дьявольского знака плюс в кровавом небе космической Вальпургиевой ночи.

Все сказанное мною, экселенц, как бы принадлежит отраженному в Зрцадло магическому образу – но сами слова исходили из Срединной Империи, вы понимаете: от Я, которое везде – и надо всем!

Ваши высокоблагородные предки, экселенц, целое тысячелетие тешили себя званием лейб-медиков; а что, если бы теперь экселенц немного позаботился о драгоценном здоровье своей собственной души?

До сих пор, экселенц, – увы, не могу обойти молчаньем – ваш высокочтимый полет не был достаточно высоким, «Шнель» с его паприкой отнюдь не граничит, как это было бы, конечно, желательно, с взыскуемой Срединной Империей. Зачатки крыльев экселенц, несомненно, имеет (что бывает с теми, у кого отсутствуют даже они, вы могли недавно убедиться на печальном примере центпального директора), иначе я бы не утруждал себя сегодняшним визитом – так вот, как я уже сказал, крыльев еще нет, однако зачатки имеются, примерно такие, как… как у пингвина…

Скрип дверной ручки прервал лекцию усатого призрака; дверь медленно раскрылась, и по диагонали висевшего на ней зеркала скользнуло отражение комнаты со всей ее обстановкой; мебель, казалось, утратила свою опору. Вошел полицейский.

– Пожалуйте по домам, господа, двенадцать часов! Ресторация на сегодня закрывается!..

И прежде, чем господин императорский лейб-медик смог членораздельно сформулировать переполнявшую его бездну вопросов, актер уже молча вышел вон.

Ежегодно 16 мая, в праздник Святого Яна Непомука[18], покровителя Богемии, на первом этаже во дворце Эльзенвангера давали большой ужин для челяди. По древней градчанской традиции хозяин дома должен был собственной персоной возглавлять пир.

В эту ночь, с восьми вечера и до двенадцатого удара дворцовых часов, все сословные различия считались недействительными: господа и слуги ели и пили вместе, обращались между собой на «ты», жали друг другу руки.

Дворянское сословие мог также представлять сын хозяина дома; если не было сына, то эта обязанность возлагалась на старшую дочь.

После встречи с лунатиком барон Эльзенвангер чувствовал себя настолько разбитым, что вынужден был просить свою внучатную племянницу, юную контессу Поликсену, занять его место на традиционном ужине.

Барон принял ее в своей библиотеке, бесчисленные ряды книг окружали его (за всю свою долгую жизнь барон не потревожил ни одну из них). Он сидел за письменным столом с недовязанным чулком в руках, спицы таинственно поблескивали в тусклом свете стоящей рядом свечи.