Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! - Анна Гаврилова

«И сам чужой, и земля здесь чужая», — разочарованно подумал он.

Надежды на лучшее, посещавшие его ещё недавно, сами собой улетучились. Но отступать все равно некуда. Здесь — неизвестность, а в родных краях — точно кнут да петля.

— Бать, это кто? — не стерпел Добря и указал на чернявых всадников с копьями да щитами, проследовавших мимо.

Одежды на них были все из кожи и столь длинны, что прикрывали бедра, а шеломы круглые и верх шишкой.

— Это степняки. Хазары это, — как-то грустно пояснил отец и зашагал быстрее.

— А вон те, по всему видать, булгаре будут, — молвил Корсак и махнул в сторону.

— С чего ты взял? — не понял Вяч.

— Да кто ж ещё оставляет на бритой-то башке пучок волос, а потом его ещё, точно баба, в косу заплетает, — пояснил тот и протянул, словно бы вторя мыслям Добри: — А говорят-то все не по-нашенски.

— Да, славян тут едва ли половина будет. Но погоди, это все торговые улицы. Авось дальше образуется.

Добря, заслышав такое отцово пояснение, вновь повеселел и продолжил путь с все тем же необузданным любопытством. И снова отстал. С ужасом и благоговением рассматривал городские улицы. Суетливые киевляне с ворчанием и бранью обходили ротозея, кто-то пихнул в бок, да так сильно, что Добря едва не отлетел в сторону. По-осеннему холодный ветер бросал в лицо дорожную пыль, но юнец даже этого не замечал.

— Эй! Добродей! Тебя что же, за руку вести, как малолетнего?

И вновь мальчик опомнился, побежал, взбивая голыми пятками пыль.

— А что, если Осколод нас не примет? — пробубнил Корсак. Он нервно потер ладони, огляделся. В глазах этого силача Добря заметил тревогу, которая норовила вот-вот перейти в страх.

— Посмотрим, — хмуро отозвался Вяч.

Такой разговор Добродей уже слышал, когда на купеческой лодье плыли. Но на тот момент все казалось проще, понятнее, а тут… Великий Киев холоден, а княжеский терем, чья остроконечная крыша виднеется впереди, похож на копьё, изготовленное к броску.

По телу пробежали мурашки, когда вспомнил разговор с Лодочником. Осколод ведь клялся Рюрику в верности, вдруг не передумал? Вдруг схватит беглецов и свершит суд, как и положено союзнику.

Чем ближе к княжескому двору, тем богаче окрестные дворы. Сразу ясно — на окраине живет простонародье, а здесь — знать, те, кто в терем вхож, а может, и в палаты самого князя. Из окошка ближайшего дома выглянула румяная чернобровая девица в богатом очелье, хитро сверкнула глазками и тут же исчезла. Добря опять остановился, вперил взгляд в окно.

— Ничего ж себе… — благоговейно выдохнул он. Таких красавиц в Рюриковом городе нет, и в Словенске подобной красоты не видел.

— Добря! — На этот раз голос Вяча прозвучал раздраженно, ещё немного, и за ремень схватится.

Мальчик сжал кулаки, двинулся вслед за артельщиками. Он твердо решил: «Все, больше ничему не удивляюсь, по сторонам не гляжу!»

Добре очень не хотелось, чтобы его новая жизнь началась с прилюдной порки. Ведь засмеют! Мальчик упер взгляд в спину Корсака и закусил губу.

Но на княжеский двор артельщиков не пропустили.

— Не положено! — злобно выпалил чернявый дружинник.

— Мы издалека… — оправдывался Вяч, кивал на товарищей. — И по делу. Нам, кроме Осколода, пойти не к кому.

— Не положено!

— Но ведь по делу… Мы из Рюрикова города ушли. Плотники.

— Да хоть казначеи! Не положено! Не велено, понимаешь? Вот мужичье! Едва что случится — сразу князя им подавай! Будто у князя дел других нет!

На щеках Вяча вспыхнул злой румянец, кулаки сжались так, что даже костяшки побелели. Корсак скрежетал зубами, мало чем отличался от предводителя. Двое других напряженно всматривались в лицо дружинника, но выглядели куда смиренней. Добря же глядел на мир широко распахнутыми глазами, его рот чуть приоткрылся — тоже есть что сказать, но вмешиваться в разговор старших нельзя.

— Нам даже переночевать негде, — грустно проговорил худощавый артельщик, виновато потупился.

Дружинник в ответ только хмыкнул. Некоторое время рассматривал мужиков — взгляд холодный, глаза чёрные. Наконец вздохнул, опустил ладонь на рукоять меча:

— Шли бы вы отсюда. Ночевать можете на постоялом дворе, с утра на базар сходите, может, и работенку подыщете. Другие пришлые так и устраиваются.

— Нам нечем платить за постоялый двор, — отозвался Вяч и покраснел пуще прежнего, но не от злости — от стыда.

— Ну, тем более! — взвизгнул дружинник. — Идите отсюдова!

Добря заметил, как вздулись плечи Корсака, кулаки, что прежде напоминали два огромных булыжника, ринулись вперед. Артельщик в последний миг удержался от удара, прорычал:

— До чего же ты непонятливый! А ну пусти!

Губы воина тронула легкая улыбка, за которой, несмотря на бравый вид княжеского служителя, читался страх.

— Ты язык-то попридержи. У нас языкастых не любят…

Корсак вспыхнул, подался вперед. На его руке тут же повис худосочный, но силач сбросил товарища одним движением. С другой стороны дорогу Корсаку преградил Вяч. Он молча впивался взглядом в дружинника, всем своим видом намекал, что, в случае чего, Корсака удержать не сможет.

Чернявый страж заметно побледнел, но с места не двинулся, только рукоять меча сжал покрепче.

Рядом послышалось цоканье копыт, но никто из артельщиков на звук не обернулся. Зато чернявый вытянулся, как посаженный на кол, замер.

Добря скосил взгляд влево — к воротам приближалась удивительной красоты лошадка. Прежде мальчик и вообразить не мог, что такие бывают. Ноги у лошадки длинные, тонкие, словно жердинки, копытца ступают грациозно, будто не шагает, а танцует. Морда узкая, гладкая, с большими, просто огромными ноздрями. А окрас… Добря чуть с ума не сошел от восторга:

— Па, глянь! Лошадь! Красная! Как яблоки в саду тетки Любавы!

Он разинул было рот, чтобы высказать отцу и другие впечатления, но тот, кто правил удивительной лошадкой, потянул поводья и уставился на Добродея.

Брови густые, изогнутые, глаза сияют ярче любых самоцветов, нос тонкий, ровный, а губы — краснее переспелой вишни. Женщина укутана в дорогие ткани, из-под алого плаща сияет золотое шитье. Венец на голове украшен россыпью драгоценных камней и тремя рядами височных колец. Подбородок наездницы горделиво вздернулся. И все краски мира померкли, звуки исчезли.

Добря не слышал, как приблизились другие всадники, хотя те спешили, грохот стоял на весь Киев. Не видел, как широкоплечий дружинник на чёрном коне подлетел к всаднице, зашептал раздраженно. Как его взгляд метнулся к воротам, вмиг стал острее любого клинка, а рука взмыла к небу, указывая другим на близкую опасность. Не слышал грудной крик дружинника на воротах и скрип створок. Не видел вышедшего из ворот детину…