Князь - Александр Мазин

– Тогда рубите, – разрешил Духарев. – Виру я за вас заплачу!

– Добро! – Десятник сразу повеселел. – Ты, смерд, за стремя возьмись! – велел он выделенному общиной проводнику. – За мной, братья! Мы мигом, батька!

Обернулись действительно быстро. Получаса не прошло.

Приехали легкой рысью, все трое, даже с прибытком: через холку десятникова коня был перекинут человек.

Еще один бежал за последним гриднем. Бегущий был тучен и немолод, но проворно перебирал ногами, потому что от шеи его тянулся к седлу гридня волосяной аркан.

«Понахватались степных повадок», – подумал Духарев.

Последним топал общинник-проводник.

Десятник лихо осадил коня перед Духаревым, спихнул «поклажу». Пленник кулем свалился под ноги духаревской Метели и яростно замычал. Рот его был заткнут тряпкой, руки и ноги связаны, а рожа слегка попорчена.

У десятника тоже была губа разбита. Оч-чень интересное повреждение для вооруженного человека.

– Драться полез, – сообщил десятник. – Пришлось успокоить. А это – тиун ихний, – он перехватил аркан и подтянул второго вперед.

Тиун с хрипом втягивал воздух, пучил налитые кровью глаза. Сразу видно, с физподготовкой у тиуна неважно.

– Покойников нет?

– Все, как ты велел, воевода! Да там их и было всего четверо. Трое мерян[10]и этот. Меряне, как нас увидели, – сразу на жопки. А этот, здоровый, с секирой полез. Секиру я у него забрал, так он начал кулаками махать. Ну мы ему морду легонько поправили, чтоб уважение к варягам имел. Так, батька?

– Все верно. А что тиун?

– Кричал много, – усмехнулся десятник. – Но это сначала, а как мы коней рысью пустили, сразу орать перестал. Теперь только пыхтит.

– Развяжите их! – приказал Духарев. Освобожденный от аркана тиун без сил осел на траву рядышком со своим защитником. У того глаз подбит, борода встрепана… Но что-то смутно знакомое…

– Как зовут? – спросил Духарев.

– Сычок… – мрачно пробормотал побитый.

– «Сычок, воевода!» – поправил его десятник, сопроводив поправку пинком.

– Сычок, воевода, – покорно повторил побитый.

– На кулачках дрался ловко, – заметил десятник.

– Так он новгородец, – сказал Сергей.

– Тогда понятно. Они на своем вече только и делают, что на кулачках дерутся!

Варяги захохотали.

Сычок стоял, понурив голову. Осознал, что косяк упорол.

– Что ж ты, Сычок, в Киев подался? – спросил Духарев. – А почему не домой, в Новгород?

– Дак это…

– А Чифаня где?

– Чифаня? – Сычок вскинул голову, изумленный. – Дак он же помер три лета тому! А ты…

– … Воевода! – рявкнул десятник.

– … воевода… – Сычок опять понурился.

– Со мной поедешь, Сычок, – распорядился Духарев и строго взглянул на тиуна. – А ты как, отдышался? Знаешь меня?

– Да.

– Что ж не пришел, когда я позвал?

– А ты мне не господин! – дерзко ответил тиун. – У меня свой боярин есть, а ты мне никто!

– Позволь, батька, поучу его маленько? – попросил десятник, поигрывая плеткой.

– Бей! – визгливо закричал тиун. – Сейчас твоя сила!

– А потом будет твоя? – усмехнулся Духарев.

– Будет и моя! Боярин мой самой княгине служит!

– Ишь ты! – удивился Духарев. – А я не знал! Это, значит, тебе княгиня приказала знамено сдвинуть!

– А вот у княгини и спроси! – нагло ответил тиун. – Она и рассудит, кто прав! И за то, что ты меня и человека моего побил, – тоже рассудит! Ты, воевода, ой как пожалеешь!

Духарев наклонился к тиуну, сказал ему негромко:

– Еще слово – и я тебе язык вырву, – потом приказал двум гридням: – Возьмите эту жердину и вкопайте во-он там, под тем пригорком. Сделаете – догоняйте. Мы в Вышгород поедем, – а десятнику велел: – Сычку – коня.

– А этому? – десятник кивнул на перетрусившего тиуна.

– Пешком добежит!

– He добежит! – уверенно заявил десятник. – Хлипкий. До Вышгорода, считай, четверть поприща.

– Ладно, уговорил. Сычок! Дуй в свою деревеньку, приведи какого-нибудь одра!

– Батька, может, лучше кого из наших послать? – десятник с сомнением поглядел на новгородца.

– Не беспокойся, он не потеряется! – сказал Духарев.

Сычок благодарно закивал: понял, что суровый варяг на него не сердится. Он так и не признал в грозном киевском воеводе своего старого партнера по рыночному тотализатору.

В Вышгород приехали ближе к вечеру. В сам городок воеводу с гриднями пропустили беспрепятственно, но позвала его княгиня не сразу. Пришлось подождать. А тем временем прибежал сам боярин Шишка. Должно быть, кто-то ему доложил, что Духарев приволок Шишкина тиуна.

Увидев своего человека в плачевном положении (связанный, с заткнутым, чтоб зря не болтал, ртом, тиун только и мог, что жалобно мычать и пучить глаза), Шишка с ходу принялся орать.

– Уймись, – посоветовал ему Духарев. – Пузцо от натуги лопнет.

– Немедля отпусти моего холопа!

– Ах это твой холоп… – протянул Духарев. – Значит, за его воровство мне с тебя следует спрашивать?

– Какое-такое воровство? Не было никакого воровства! – запальчиво закричал Шишка. – Ты сам…

Тут он сообразил, с кем говорит, и осекся.

– Я сам – кто? – вкрадчиво поинтересовался Духарев. – Ты договаривай.

Шишка договаривать не стал. Еще слово – и потянул бы его воевода на правеж. А правеж по-варяжски – это выйти на перекресток и драться. Шишке вовсе не хотелось, чтобы варяжский меч проделал в его упитанном теле несовместимое с жизнью отверстие.

Боярина выручил посыл от княгини. Ольга звала воеводу в горницу.

– Много воли забрал, воевода! – сердито бросила княгиня. – Боярам моим грозишь, людей ни за что бьешь! Ишь, указывать решил, как мне править надобно! Забыл, что сам ко мне пришел и моего суда ищешь?

– Да я могу и не искать, – сказал Духарев.

Препирались они с Шишкой уже часа два. Достало. Княгиня, сначала отнесшаяся к воеводе благосклонно, постепенно начала брать сторону своего боярина. Отчасти потому, что за эти два часа в терем набилась прорва народа – все Ольгины бояре, такие же хапуги, как пузан Шишка. Эти, не стесняясь, орали в защиту своего кореша. А Духарев был один. Даже гридни его остались снаружи, во дворе.

– Могу и не искать, – сказал Сергей. – Могу и сам рассудить. Кто думает, что я княжью землю защищать умею, а свою – нет, тот очень ошибается. Если ты, княгиня, не можешь умерить жадность своего боярина, я сделаю это сам! Но не обессудь, обойдусь как с пойманным разбойником.