Плохие намерения - Чарли Роуз

я замечаю, что почтовый ящик забит, жестяная крышка дребезжит на ветру. Я достаю почту и, сунув ее под мышку, вхожу внутрь. Джесс развалился на диване в своих спортивных штанах и грязной майке и читает «Аутсайдеров».

— Привет, — говорит он, не отрываясь от своей книги.

— Как дела в школе? — Я бросаю почту на кухонный стол, прежде чем снять куртку.

Он приподнимает бровь и встречается со мной взглядом.

— Как дела в школе? Серьезно?

Я закатываю глаза.

— Я просто хочу убедиться, что ты держишься подальше от неприятностей. Ты ходил на отработку?

— Да, ходил, — говорит он, возвращаясь к своей книге. — Не споткнись.

Что-то на столе привлекает мое внимание, и я хватаю это, увидев сверху надпись: «Окружная тюрьма Санта-Риты». Я переворачиваю письмо, подтверждая свои опасения.

— Джесс? — спрашиваю я, держа открытку между большим и указательным пальцами. — Зачем?

Джесси выглядит в равной степени виноватым и защищающимся. Мы договорились не говорить маме, куда мы едем, и не вступать с ней в контакт, по крайней мере пока. Она должна знать, что на этот раз все по-другому. К тому же, я не хотела давать ей шанс манипулировать нами, заставляя поверить в ее чушь или испытывать к ней жалость. Снова.

— У нее никого нет, — говорит он, и мое сердце, черт возьми, распахивается настежь, потому что его сердце все еще такое чистое и наивное, даже после всего, через что мы прошли.

— Джесс, мы же договорились... — я стараюсь, чтобы в моем голосе не слышался гнев. Я не могу винить ребенка за то, что он хочет поговорить со своей мамой.

— Я знаю. Я знаю. — Он садится, проводя обеими руками по своим растрепанным волосам. — Она казалась… почти нормальной. И мы — семья. Я не хотел поворачиваться к ней спиной, когда она, наконец, добивается прогресса.

— Я понимаю это, но это то, что она всегда делает. Это ненадолго. Этого никогда не происходит.

— Возможно. — Он пожимает плечами. — Но я не видел ничего плохого в том, чтобы отправить ей открытку.

— Ты разговаривал с ней все это время?

— Нет. Она пытается дозвониться до меня каждый божий день. Первую неделю я игнорировал это. Попытался смириться с этим на второй неделе, просто чтобы послать ее к черту, но я не смог. Черт возьми, если я знаю, почему. Когда она должна была назвать свое имя, на последнем звонке прозвучало: «Пожалуйста, Джесси. Я здесь схожу с ума».

Я качаю головой, взбешенная тем, что Кристал могла так поступить с ним, но ни капельки не удивленная. А еще меня бесит, что она знает, где мы находимся. Она не самый сообразительный человек на Земле, но не нужно быть гением, чтобы догадаться, у кого мы остановились в Риверз-Эдж.

Я переворачиваю открытку обратно, читая ее каракули, написанные цыплячьим почерком. Она рассказывает, как провела первую неделю в лазарете. Она просит его положить деньги на ее счет для покупки сигарет, затем продолжает просить его написать письмо в качестве свидетеля для судьи. Чего она не спрашивает, так это как у него дела. Ее несовершеннолетний старшеклассник, который, как она знает, живет со своим отцом. Чертовски нагло и неправдоподобно. Именно так действует Кристал. Эгоистичная, склонная к манипуляциям и всегда, всегда притворяющаяся жертвой.

Я передаю письмо Джессу, и он качает головой, читая его. Он наклоняется вперед, протягивая руку за зажигалкой. Щелчком большого пальца он поджигает уголок открытки и смотрит, как она горит, поворачивая ее то так, то эдак, пока пламя не поглотит ее целиком. Пепел усеивает стол, и когда она наконец догорает, он бросает оставшийся кусочек в пепельницу.

— Я никогда не буду говорить тебе, что делать, — произношу я, и Джесс бросает на меня взгляд. — Но только, если это не касается школы, твоей безопасности или твоего общего благополучия.

— Ммм, — бормочет он.

— И я никогда не буду пытаться настроить тебя против мамы или даже Генри, если уж на то пошло. Ты сам принимаешь свои решения. Ты можешь чувствовать себя так, как тебе хочется. Я просто хочу, чтобы ты был осторожен. Я ненавижу видеть, как тебе больно.

— Я в порядке. — Он усмехается. — Я давным-давно научился не рассчитывать на нее.

— Это все еще тяжело. Она все еще наша мама, — говорю я, плюхаясь на диван рядом с ним. Я закидываю ноги на кофейный столик и ложусь на спину. — Я разбиралась с ее дерьмом двадцать один год, и она все еще умудряется иногда подводить меня.

— Она пытается попасть в реабилитационный центр вместо того, чтобы отбывать срок.

Я пожимаю плечами.

— Надеюсь, что она отсидит хотя бы несколько месяцев, но зато она будет трезвой.

— Ей хоть немного лучше, когда она трезвая? Она никогда не была чистой достаточно долго, чтобы я мог это заметить.

— Не совсем. Думаю, она всегда была под кайфом. От лекарств стало только хуже. — Я знаю, что у моей мамы было тяжелое детство. Я также знаю, что у нее целая куча проблем с психическим здоровьем, но я не знаю, что было первым. Это произошло из-за воспитания и окружения? Были ли наркотики причиной ее проблем, или ее проблемы заставили ее обратиться к наркотикам?

Я даже не хочу думать обо всем том дерьме, которое я видела в детстве, и о том, как это могло повлиять на меня. Неужели я сломлена? Так вот почему я не могу доверять? Так вот почему я всегда выбираю не тех мужчин? Почему меня тянет к мужчинам постарше, занимающим руководящие посты? Учителя. Тренеры. Боссы. Будут ли у меня когда-нибудь нормальные, здоровые отношения? Суждено ли мне повторить ее жизнь? Один из моих самых больших страхов — стать такой же, как моя мать, — зависимой от наркотиков, любви и отношений. Однако больше всего я боюсь, что Джесс будет страдать из-за нее. Я так старалась исполнить эту роль для него, но правда в том, что я не его мама. Я сама была всего лишь ребенком.

— Я больше не буду с ней разговаривать, — говорит Джесс.

— Тебе решать.

— Я знаю. И я решаю не вступать с ней в контакт.

— Наверное, это к лучшему, учитывая, что я перестала платить за аренду... и все остальные счета. Ты не захочешь быть рядом, когда она это поймет.

Джесс смеется, достает из пепельницы самокрутку и закуривает ее. Он вдыхает и откидывается на спинку дивана.

— А Генри все равно, что ты куришь травку в его доме?

— Он курит сигареты здесь, — говорит он, приглашающе протягивая косяк длиной в дюйм. Я качаю головой. — Это