Клинки надежды - Алексей Волков

Охранники торопливо подхватили какого-то мужика, услужливо принялись заталкивать бедолагу в вагон. Предназначенный на заклание мужик подниматься не хотел, пытался упираться, широко растопыривал руки-ноги, нечленораздельно мычал при этом. Пришлось несколько раз хорошенько двинуть его и полубесчувственного забросить к теряющему терпение матросу.

Под тяжелым взглядом Горобца мужик немедленно сник, а затем принялся то стонать, то кричать, как предыдущие жертвы…

Обычно Федор использовал для вхождения в образ от четырех до шести человек, сегодня же – девятерых. Вначале подумывал больше, но сила в нем и так уже била через край, никак не хотела уместиться внутри, пыталась разорвать, как второй или третий обед – живот обжоры.

Горобец мрачно взглянул на десятую жертву, полноватую бабу средних лет. Было даже чуток обидно: убить ее он мог любым способом, а использовать высвобождающуюся боль, превратить в силу – нет.

– Кончай ее, Гришка!

Григорий был готов. Он не был уверен, желает атаман немедленной смерти женщины или предоставляет ей возможность помучиться. Лицо у Федора оставалось таким, что ошибаться не хотелось. Поэтому и способ Григорий избрал компромиссный.

Для пущего удобства здоровяк одним резким движением разорвал на бабе кофточку и сорвал остатки. Дородная женщина попыталась воспротивиться, однако здоровенный Гришкин кулак бросил ее к чурбану.

На это и рассчитывал помощник матроса. Пока баба пыталась прийти в себя от молодецкого удара, он подхватил с пола топор, высоко вскинул и нанес удар.

Компромисс выразился в том, куда упало лезвие инструмента. Памятуя двоякость приказа, Гришка не стал сразу обрушивать топор на шею и для начала отрубил лишь руку.

Женщина взвыла, попыталась зажать хлещущий кровью обрубок, но ее визг был перекрыт голосом Горобца:

– Добей!

Матрос торопился вернуться к себе.

Гришка сноровисто перевернул бабу животом вниз, слегка придавил коленом и нанес еще один удар.

– Что с остальными делать?

– Какими? – Матрос остановился уже у тамбура.

– Ну, там, снаружи, еще есть несколько человек, – пояснил Гришка.

С одной стороны, было распоряжение никого не трогать, с другой – вон сколько трупов тут навалили!

– Отпусти их, – не задумываясь, обронил Горобец.

Не в силу каких-то соображений. Просто в данный момент он спешил, и на окружающих ему было наплевать.

Он торопился вернуться на диванчик и, используя набранную силу, вновь попытаться призвать на помощь братков. Должны же они услыхать его зов! Теперь должны…

Паровоз пыхтел медленно, размеренно, словно бы с чувством, как будто получал от поездки удовольствие. Тихонько проплывали по сторонам поля, перелески, телеграфные столбы. Многие из последних были повалены, с продолжавших стоять бессильно и спутанно свисали умолкшие провода.

Из осторожности Орловский приказал не спешить. На ближайшей к паровозу платформе еще в Смоленске была устроена защита из мешков с песком, а посередине из колосников и металлических щитов создано подобие башенки. В ней с пулеметом Кольта располагались подпоручик Жуков со вторым номером.

Сам Орловский устроился на тендере паровоза. Конечно, не так удобно, как в вагоне, однако и обзор получше, и команды машинистам можно давать. Это только на бронепоездах устроена связь. Да и то на тех же известных «хунхузах» командирская башенка расположена на локомотиве. Здесь же обычный состав, собранный с миру по нитке. Пара платформ, тендером вперед паровоз, пара классных вагонов, семь теплушек, одна из которых занята лошадьми, а большая часть – пустые. Зато многие знают, что при перевозке в каждой из них должно быть сорок человек, вот пусть и считают, если охота.

Машинистом был Семен Ефимович. Тот самый, который вместе с Орловским угнал паровоз из захваченной бандитами Рудни. При нападении Яниса на Смоленск он успел уйти вместе с домочадцами, наткнулся на бригаду Аргамакова и уже с ней вернулся в родной город.

Как перед этим Курицын, Семен Ефимович ничуть не удивился преображению замызганного солдата в офицера. Видно, несмотря на маскировку, было в Орловском нечто такое, что позволяло предположить его более высокое положение. Скорей даже, не положение, а высокую долю. Все же не каждому дано воспитывать людей, а потом вести их за собой к победе или смерти.

На несколько минут остановились в Тычинине. Как ни странно, однако на станции нашлась пара служащих. По их словам, поезда от Рославля давно не ходили, от Смоленска же был дня четыре назад. Прошел мимо, лишь было видно, что и в пассажирских вагонах, и в теплушках полно народу. Должно быть, те, кто стремился на юг. У кого-то там была родина или родня, многие же искали лучшей доли. У моря ли, за морем, просто в теплых краях или под защитой казаков, если у тех больше порядка, чем в крестьянских губерниях.

И вновь Орловский поразился железнодорожникам. Вроде все рухнуло, никто ни перед кем не ответствен, а вот, поди ж ты, пытаются продолжать работу в меру сил и возможностей. Даже мастерские работают, пусть с изрядными перебоями, но все-таки… Заводы, к примеру, давно встали.

С другой стороны, как не встать, когда связи порушены и никакого сырья давно нет? Если где-то еще действуют какие-то цеха, то по принципу кустарных мастерских, и выпускают они совсем не то, ради чего возводились.

Бедная Россия! Даже если удастся ее спасти, сколько потребуется сил, чтобы восстановить все то, что было с небрежной легкостью разрушено безответственными говорунами всех политических оттенков!

Если удастся… Орловский не обольщался. Знал: шансы невелики. Будь во главе прирожденный Государь – дело другое. Но где он? Что с ним? Слухи о гибели всего Августейшего семейства ходили давно. Учитывая, сколько людей было заинтересовано в смерти того, кто олицетворял Отечество, отмахнуться от них было нельзя.

Подобные мысли были так горьки, что поневоле забывались собственные неурядицы, даже семья, где-то в безызвестности ожидающая спасительного возвращения главы.

От Тычинина до Рябцева рукой подать. И то и другое – обычные русские села, волей судеб оказавшиеся на линии железной дороги. Окруженные заборами избы, крохотная станция, уходящие вдаль проселки… Все многократно виденное и такое родное…

Только станция встретила полным безлюдьем. Словно некто решил посмеяться над рассуждениями Георгия о доблестных служащих, продолжающих оставаться на посту, что бы ни творилось в окружающем мире. Что ж, не каждому дано… И обвинения здесь по меньшей мере смешны.

Если что и было другим – это люди. Обычные русские люди, вдруг утерявшие обычное гостеприимство и доброту, и теперь исподволь взиравшие на прибывший отряд если не как на врагов, то как на досадную помеху. Не роптали, явно опасаясь организованной силы, однако смотрели косо, ждали, когда «служивые» уберутся дальше.