Воевода Дикого поля - Дмитрий Агалаков

О подвиге царя Иоанна заговорили в Европе и Азии. Эта победа изменила расстановку сил между враждующими христианским и мусульманским мирами. При могущественной Турции, занявшей Балканы и угрожавшей северным соседям, западный христианский мир неожиданно получил сильного союзника на востоке.

Не знали в тех странах одного: что победа эта стала возможна благодаря мудрецам из Ближней думы. Но коли царь всем голова, стало быть – его заслуга!

Между тем новые испытания ждали победителей в самом сердце Москвы – в Кремле.

1 марта 1553 года, спустя четыре месяца после возвращения из Казани, Иоанн неожиданно слег. Дадцатидвухлетний царь всея Руси, едва подняв голову перед всем миром, умирал в горячке…

Тут-то Русь и оказалась перед малой великой смутой, забурлившей в пределах кремлевских стен. Год назад Анастасия родила Иоанну сына – Дмитрия. Но если царь умрет, кто будет править? Анастасия была скромной и богобоязненной молодой женщиной, никак не влиявшей на политику государства, иначе говоря – прямая противоположность энергичной и самонадеянной Елене Глинской. Разве что нежностью и лаской Анастасия одаривала своего мужа, привнося в его сердце покой и мир.

Значит, как правительницу, царицу в придворной игре можно было не учитывать. Ни у кого и сомнений не вызывало: править Русью станут ее родные братья-интриганы – Данила и Никита Захарьины-Юрьевы. Они и так уж наушничали Анастасии: «Отчего муж твой, венценосец-то, под Сильвестром и Адашевым ходит? Пора самому за дело браться! Хватит в послушниках у Ближней-то думы жить!» Братья ненавидели Ближнюю думу, поскольку их в нее и на пушечный выстрел не подпускали. И Данила, и Никита были как две капли воды похожи на Шуйских и Глинских – рвачи и корыстолюбцы, которым на Русь плевать было с самой высокой колокольни; цель одна – есть-пить сладко да поближе к трону подобраться…

Иоанн не сомневался, что погибает. Когда жар ненадолго спадал и слабое сознание возвращалось, страшные картины близкой смерти представлялись царю. Сам он уподоблялся в них весам, на которые Господь укладывал его благие дела и дела дурные. Но сколько бы ни совершил он дерзких своеволий по юности своей, венчание на царство правителя Руси и покорение Крымского ханства во благо всех христиан умиротворяли царя. А более всего ему было жалко оставлять любимую жену, которую, стоило открыть глаза, он видел сидевшей рядом, склонившей голову ему на грудь.

– Ванечка, – шептала она, – Ванечка, милый…

На третий день, чувствуя, что язык едва слушается его, Иоанн прошептал:

– Созови князей и бояр, пусть присягают Дмитрию, как царю своему, Богом данному… – Губы Иоанна то и дело увлажняли мокрой тряпицей сиделки. – Слышишь, Настя?

– Слышу, миленький, слышу…

– И пусть Владимир Старицкий присягнет! Пусть едут к нему и в Москву зовут…

Анастасия едва находила в себе силы кивать головой. А царь, слабо вцепившись ей в руку, продолжал:

– А теперь Сильвестра пусть позовут, исповедуюсь я. Да поторопись, боюсь, не успею…

Комкая одеяло, Анастасия сдавленно зарыдала: слова мужа означали только одно – конец его, близкую смерть.

Вот тогда-то все и началось…

Десять бояр из двенадцати, входивших в правительственную Думу, ставшую при Иоанне лишь формальным органом власти, поторопились во дворец, в царскую опочивальню. Там, пред угасающими очами государя, глядя на его заплаканную жену, державшую в руках младенца, присягнули крохе-Дмитрию на верность. Первыми, кого внесли в крестоцеловальную книгу, были дядья малыша – Данила и Никита, прилежнее других проливавшие слезы у постели государя.

Михаил Иванович Воротынский тотчас поцеловал руку Иоанну и присягнул Дмитрию. Дьяк Висковатый, глава Посольского приказа, последовал его примеру. От Дмитрия Ивановича Курлятева примчался гонец с вестью, что хозяин его тоже тяжко болен и потому прибыть во дворец не может. На самом деле Курлятев выжидал: с братьями Романовичами ему было не по пути. Царский окольничий Федор Григорьевич Адашев, отец Алексея и Данилы, имея долгий разговор с сыновьями, во дворец явился, Дмитрию присягнул, но при всех заявил царю:

– Сыну твоему, великий государь, буду слугой верным, но Захарьиным служить не стану. – Он смело посмотрел в глаза страдающего Иоанна: – Когда ты еще мал был, мы от бояр-опекунов твоих много бед лютых видели!

Все это он произнес так, словно царицы Анастасии тут и не было. А ведь говорил он о ее родных братьях, которых она любила и которые охраняли ее как зеницу ока. Без сестренки и племянника и они никто! Этого государыня Федору Адашеву, даже при всей кротости своей, уже никогда бы не забыла. А братья ее – и подавно.

Приехал и Алексей Адашев. Бледный, бросился к царскому ложу, припал к безжизненной руке друга, горячо поцеловал ее. Присягнул сразу же. Затем с присягой вышел вперед и Андрей Курбский. Шуйские присягать наотрез отказались. Их примеру последовали князья и бояре первого круга: Щенятев, Пронский, Лобанов-Ростовский, Немой, Серебряный, Микулинский, братья Булгаковы.

Все ждали Владимира Андреевича Старицкого…

Ждал своего двоюродного брата и умирающий Иоанн. Он-то знал: многое будет зависеть в государстве от решения последнего удельного князя Старицкого. Захочет Владимир мира – одним словом угомонит бояр. А захочет войны – на дыбы всю Русь поставит!

Понимал это и Владимир. Ведь оба они с Иваном – внуки Ивана III. Да и было Старицкому что припомнить: его отца именно Елена Глинская в застенках сгубила, уделы отняла; только после ее смерти они с матерью Ефросинией получили все назад. Но унижений и страха грядущей казни не забудешь! И хоть привечал его после повзрослевший двоюродный брат, полки под Казанью доверил, осадок на всю жизнь остался…

С тяжелым сердцем прибыл двадцатилетний Владимир Старицкий в Москву. Схватить, как когда-то отца, его вряд ли посмели бы – не тот нынче выходил расклад. Да и знал Владимир, что много бояр и князей за него стоит, чувствовал за собой силу. Иоанн при смерти, как все говорят – долго не протянет; глухонемой Юрий, «простой умом», не в счет. Едва повзрослев, Иоанн отправил его «княжить» в Углич – от московского двора подальше, чтобы не позориться. Юрия там оженили на княжеской дочке Ульяне Дмитриевне Палецкой, и теперь всем там заправляли ее родичи, рады-радешенькие своей доле.

Так что между ним, Владимиром Старицким, и царским троном только-то и стояли, что младенец с тихой матерью да два злыдня-Романовича из боярского сословия – ему, внуку великого князя Ивана III, не чета.

Владимиру в Кремле кланялись низко и с почтением: неровен час – завтра царем станет! Оделся он просто, но с достоинством: в черный, расшитый серебром траурный кафтан из дорогой парчи, в черные сапожки из мягкой кожи с серебряными пряжками. Шагал при сабле в золоченых ножнах и кинжале у правого бедра.

Первым Старицкого встретил Сильвестр, духовник Иоанна. Караулил специально. Ждал. Поклонились они друг другу, под зоркими взглядами придворных отошли в сторону.