Шпион и предатель. Самая громкая шпионская история времен холодной войны - Бен Макинтайр

Однажды вечером в январе 1977 года Гордиевский пришел, как обычно, на явочную квартиру и обнаружил, что Филип Хокинс ждет его не один: с ним был еще один человек — помладше и в очках. Филип представил его — Ник Венаблз — и объяснил, что его самого в скором времени переведут на другую должность в другую страну, а этот человек сменит его.

Новым куратором был Джеффри Гаскотт — тот самый честолюбец, который семью годами ранее изучил папку с делом Каплана и поставил метку напротив имени Гордиевского, увидев в нем потенциальную мишень. Гаскотт состоял референтом при Хокинсе и потому был знаком с делом Гордиевского во всех подробностях. Но теперь он нервничал. «Мне казалось, я знаю достаточно, чтобы вести это дело, но все-таки я был еще молод. Начальство сказало мне: „Ты справишься“. А я сам не был в этом уверен».

Гордиевский и Гаскотт сразу же понравились друг другу. Англичанин свободно говорил по-русски, и с самого начала они выбрали неофициальную форму обращения. Оба были бегунами на длинные дистанции. Но этим дело не ограничивалось. Будучи полной противоположностью Хокинса, Гаскотт, по-видимому, ценил Олега не просто как источник информации, а еще и как личность. Этот англичанин «обладал удивительным даром заряжать своей неуемной энергией всех попавших в его поле зрения. Неизменно веселый и доброжелательный, он всякий раз, допуская какую-нибудь оплошность, искренне каялся». Гаскотт оказался для Олега родственной душой и посвящал теперь все свое время его делу, действуя в глубочайшей тайне. О том, чем именно он занят, в МИ-6 знали только его секретарша и непосредственные начальники. Дело Санбима поднялось на новую ступень.

В МИ-6 предложили обеспечить Гордиевского миниатюрным фотоаппаратом, чтобы он мог снимать документы, хранившиеся в резидентуре, а затем передавать куратору непроявленную пленку. Олег отклонил это предложение. Слишком уж высок был риск быть пойманным: «один случайный взгляд в полуоткрытую дверь, и всему конец». Уже само обладание мини-фотоаппаратом британского производства явилось бы красноречивым доказательством преступных замыслов. Но был и другой выход: тайком выносить документы из резидентуры.

Сообщения и инструкции прибывали из Москвы в виде длинных катушек микропленки. Курьеры доставляли их в мешках дипломатической почты, которая, согласно международным законам, использовалась для безопасной передачи информации в посольства и из посольств без вмешательства принимающей страны. Затем резидент — а чаще шифровальщики — нарезали пленку на части и распределяли по соответствующим отделам, или линиям: это были линии нелегалов «Н», политической разведки «ПР», контрразведки «КР», хозяйственная «Х» и так далее. На каждом отрезке пленки могло помещаться около десятка писем, докладных записок и иных документов. Если бы Гордиевскому удалось тайком выносить эти кусочки микропленки из здания посольства в обеденный перерыв, он мог бы передавать их Гаскотту, а тот снимал бы с них копии и потом возвращал бы оригиналы. Весь процесс занимал бы менее получаса.

Гаскотт обратился с запросом в технический отдел МИ-6 в Хэнслоп-парке — загородной усадьбе в графстве Бакингемшир, расположенной посреди обширного парка и обнесенной кордоном безопасности с колючей проволокой и караульными постами. Хэнслоп был (и продолжает оставаться) одним из самых замкнутых и тщательно охраняемых опорных пунктов британской разведки. В годы войны хэнслопские изобретатели разработали поразительное множество технических штуковин для шпионов, включая секретные радиоприемники, чернила для тайнописи и даже шоколад со вкусом чеснока. Такой шоколад выдавали шпионам, выбрасывавшимся с парашютом в оккупированную Францию, чтобы по приземлении от них пахло чесноком — а значит, никто бы не усомнился в их принадлежности к французской нации. Если бы гений технической изобретательности Q, персонаж книг и фильмов о Джеймсе Бонде, действительно существовал, то он непременно работал бы в Хэнслоп-парке.

Вещь, о которой просил Гаскотт, была одновременно простой и мудреной: ему нужно было маленькое переносное устройство, которое могло бы снимать копии с полосок микропленки, причем незаметно и быстро.

Копенгагенская площадь Святой Анны, обсаженная деревьями, находится в центре города, недалеко от королевского дворца. В обеденное время, особенно в погожие дни, там толчется много народу. Однажды весной 1977 года один хорошо сложенный мужчина в деловом костюме вошел в телефонную будку в конце сквера. Пока он набирал номер, рядом остановился турист с рюкзаком и спросил у него дорогу, а потом пошел дальше. В этот самый момент Гордиевский незаметно опустил катушку пленки в карман пиджака Гаскотта. Йорн Брун позаботился о том, чтобы поблизости не было группы наружного наблюдения из ПЕТ. Зато неподалеку на скамейке со скучающим видом сидел младший сотрудник МИ-6.

Гаскотт ринулся в ближайшую явочную квартиру ПЕТ, заперся наверху, в спальне, и вынул из рюкзака шелковые перчатки и небольшую плоскую коробочку размером примерно с карманный блокнот (15 на 8 сантиметров). Потом задернул шторы, выключил свет, размотал пленку, вставил ее одним концом в таинственную коробочку и протащил через нее.

«Это была довольно хлопотная процедура — возиться вот так в темноте. Я всегда помнил: не уложусь в четко отведенное время — значит, все придется прекратить. А уж если поврежу пленку, тогда совсем беда».

Ровно через тридцать пять минут после первой «моментальной передачи» шпион и куратор встречались второй раз, уже в другом конце сквера, где их не видел никто, кроме хорошо обученного сотрудника надзора, — и катушка пленки снова оказывалась в кармане у Гордиевского.

Ручеек документов, утекавших из резидентуры КГБ и попадавших в руки МИ-6, перерос в бурный поток: поначалу это были только инструкции для линии «ПР» из московского Центра, получателем которых являлся сам Гордиевский, но затем мало-помалу к ним стали присоединяться полоски пленки, адресованные другим сотрудникам, поскольку на время обеденного перерыва те часто оставляли их у себя на столах или в портфелях.

Выгоды были велики, но и риски — не меньше. Всякий раз, тайком вынося выкраденные материалы, Гордиевский отдавал себе отчет в том, что играет со смертью. Ведь кто-то из коллег мог бы вернуться с обеда раньше времени и обнаружить, что его пленки куда-то пропали, или застукать Гордиевского, когда тот умыкал материалы, не предназначенные для него. Если же обнаружилось бы, что он вынес пленку за пределы посольства, то все, конец. Каждая моментальная передача, как с многозначительной сдержанностью отмечал Гаскотт, сопровождалась «сильными эмоциями».

Гордиевский испытывал жуткий страх, но не терял решимости. После каждого контакта его охватывала дрожь, какая нападает на азартного игрока после удавшегося маневра, и все же он задумывался: а не отвернется ли от него удача? Даже в холодные дни он возвращался в резидентуру весь в липком поту от страха и возбуждения и надеялся, что коллеги не заметят, как дрожат у него руки. Места для встреч выбирались в намеренно произвольном порядке: то парк, то больница, то уборная при гостинице, то вокзал. Гаскотт парковал машину неподалеку — на тот случай, если снимать копию придется прямо в автомобиле (для этого у него имелся особый мешок из светонепроницаемой ткани).