Девушка из другой эпохи - Фелиция Кингсли

что мысли не позволяют мне сосредоточиться на происходящем на сцене, я изучаю партер и другие ложи.

Но удивляет меня не присутствие кого-либо, а как раз отсутствие.

– Я не вижу здесь Нокса, – шепчу я кузену.

– Потому что его здесь нет.

– Странно, – откликаюсь я. – Его вроде бы очень интересовал высший свет.

– Ложами владеют или снимают на целый сезон, причем самые заметные в обществе семьи. Получить место просто так, не вращаясь в этих кругах, практически невозможно. Театр крайне ревностно относится к своей репутации, а высокопоставленные и уважаемые гости придают представлению больше престижа, – объясняет он. – Если театр уже решил, кому отдать место на премьере, его не купишь ни за какую цену. Есть даже лист ожидания на случай, если кто-то не захочет присутствовать, но это очень большое исключение. Тех, кто не вращается в свете, если им очень повезет, могут пригласить к себе в ложу постоянные и уважаемые посетители.

От его заверений я чувствую себя, с одной стороны, в безопасности, а с другой – на удивление разочарованной.

Каким бы назойливым и нахальным человеком он ни был, Нокс – один из самых интересных людей, которых мне доводилось встречать.

И, сказать по правде, мне бы хотелось узнать его мнение о смерти Эмили, потому что его точка зрения, как мне кажется, отличалась бы от большинства.

Практически все взгляды обращаются к двум пустым ложам, и я понимаю, что там должны были сидеть Фрэзеры и Максим Дювиль.

Не могу не думать об Эмили, о Бенджамине Харлоу, о ее бегстве, о превращенном в мумию теле, о словах Аузонии и в конце спектакля осознаю, что понятия не имею, что я только что посмотрела, ощущая лишь разочарование и беспокойство.

– Леди Ребекка, – приветствует меня герцог Уиндэм, когда мы наконец выходим в фойе. – Вам понравилась опера?

– Очень, – вру я. – А вам?

– Признаюсь, я посещаю театр скорее ради участия в жизни общества, чем ради спектаклей, и что вечер в клубе мне приятнее, чем трагедия в пяти актах.

– Тогда почему же вы захотели приехать сегодня? – вежливо спрашиваю я.

– Я надеялся встретить вас и удостовериться, что вы чувствуете себя хорошо. Мне известно, что вечер у Латимеров оказался для вас большим потрясением, и более того, хотел бы принести вам свои самые искренние соболезнования. Знаю, вы близко дружили с покойной.

– Благодарю вас.

– И так как ваш кузен маркиз – уважаемый член клуба «Четверка»[24], мне бы хотелось пригласить его принять участие в спортивном заезде, который состоится в субботу в Гайд-парке.

– Непременно буду, – принимает приглашение Арчи.

– Погода должна быть приятной, и мероприятие на свежем воздухе может пойти вам на пользу, леди Ребекка, – добавляет герцог.

– Мы обязательно будем, ваша светлость, – оживленно добавляет тетя Кальпурния.

И все же во всеобщей болтовне есть нечто странное – в этой беззаботности высшего света, и подобные мысли преследуют меня всю дорогу, пока тетя мечтательно рассуждает, что мне надеть.

Про Эмили уже все забыли – кроме меня.

Пятница, 24 мая, 1816 год

16

Эта фальшь мучает меня и следующим утром, когда вместе с тетей Кальпурнией, дядей Элджерноном и Арчи мы приезжаем в новый дом Фрэзеров на Ганновер-сквер, где в будущем откроется магазин «Эппл».

Зал у входа задрапирован черным бархатом, а в центре, в окружении белых цветов и больших свечей, лежит Эмили, которую я впервые вижу так близко.

Под черной вуалью она кажется маленькой фарфоровой куколкой.

Они одели ее в самое закрытое платье, но, несмотря на это, я вижу слева на шее шрам от пореза, который ее убил: он начинается под ухом и по диагонали спускается под белоснежный воротник – грубый порез зашили довольно неуклюже.

Ее отец, майор Эдгар Фрэзер, выглядит разбитым, но в то же время будто находится в своего рода трансе. Даже о камин он словно специально опирается, чтобы не упасть.

Посетителей принимает Леони, его вторая жена, которая, несмотря на бледность, выглядит более собранной и спокойной.

– Мы потрясены, – говорит она моей тете. – Эмили была мне как дочь. Мы с Эдгаром поженились, когда ей не было и двух лет – они с Джемаймой выросли вместе, – вздыхает она и качает головой.

– Чудовищно, – произносит моя тетя.

– Такая трагедия, но по крайней мере она закончилась самым быстрым и безболезненным образом. Надеюсь, этого Харлоу повесят как можно скорее.

– Я всегда считал, что военные низших рангов – подонки, и был прав, – бормочет дядя Элджернон.

Чьи-то холодные пальцы касаются моей левой руки.

– Спасибо, что приехали попрощаться. Ты всегда была ее близкой подругой. – Это Джемайма, младшая сестра Эмили, хотя она гораздо выше ее и унаследовала крепкое телосложение своей матери, Леони.

– Я не могла не прийти. Кто еще был? – с любопытством спрашиваю я.

– Никто, – отвечает она. – К счастью.

Последние слова приводят в замешательство. То, что к смерти Эмили так легкомысленно отнеслись посторонние, мне казалось неуместным, но на это в целом можно было закрыть глаза. Но чтобы даже ее собственная семья от этой новости почувствовала… облегчение?

– Что ж, хотя бы церковь Святого Георгия от нас в двух шагах, так что на церемонию попадем быстро и лишнего внимания не привлечем, – говорит Леони двум другим женщинам, судя по всему, родственницам, которые только что прибыли.

В зале появляется и муж Эмили, Максим Дювиль, также одетый в черное, бледный, с кругами под глазами, как у человека, который не спал много ночей, но в отличие от других собравшихся, которые стоят чинно и напряженно, он нервно меряет комнату большими шагами. Перебрасывается парой слов с Арчи, из которых я с еще большим ужасом понимаю, что он не дал согласия на проведение аутопсии, чтобы «не оскорблять еще сильнее ее и так истерзанное тело».

– А как же расследование? – поспешно спрашиваю я. – Вы уже общались с представителем судебной власти?

Максим вытаращивает глаза, будто я сказала какую-то чушь.

– Виновник уже под стражей. Я не считаю необходимым мучить семью Эмили допросами или информацией, которая может их слишком взволновать, – ледяным тоном отвечает он.

– И ни одна уважающая себя семья не хочет, чтобы у ее дверей сновали сыщики, – добавляет Леони как само собой разумеющееся. – Это было бы предосудительно.

Я уже собираюсь воскликнуть: «Но как же так? Никому из вас не хочется узнать, что случилось с Эмили? Как она оказалась замотана в бинты и продана под видом египетской мумии для развлечения на вечере?!» – но вспоминаю, что лишь меня беспокоят эти вопросы.