Камрань, или Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме - Юрий Николаевич Крутских

их тщательно пересчитывает уборщица тётя Мотя, ангельского вида бабулька с мегафоном в одной руке и шваброй в другой, крестит и старушечьим надтреснутым голосом кричит в громкоговоритель:

— Все вниз, срочное погружение! Задраить верхний рубочный люк! Погружаться на глубину сорок метров!

— Есть! — дружно кричат водолазы, опускают на глаза маски и плашмя валятся вниз. Слышатся смачные шлепки о бетонное дно, звон разбитого стекла и лязг железа. В бассейне нет воды! Но следующая партия уже становится на парапет, баба Мотя пересчитывает счастливчиков, опять кричит в мегафон, и действие повторяется.

— Нырять учатся! — доходит до меня. — Было же у нас на физподготовке в училище «сухое плавание», когда перед посещением бассейна все ложатся на пузо и, независимо от того, умеют плавать или нет, под руководством инструктора два часа корячатся на полу спортзала, отрабатывая плавательные движения. Вот, видимо, и водолазам тоже устроили тренировки по нырянию, — совершенно успокаиваюсь я.

По Красной площади бродят странные люди. У всех на рукавах красные повязки с надписью «Патруль». Они ходят, опасливо озираясь по сторонам, отдают честь и проверяют друг у друга документы. Вот под ручку прогуливается влюблённая парочка. У парня в руке открытый «Строевой устав Вооружённых Сил СССР». Пригнувшись к розовому ушку возлюбленной, он с обожанием смотрит на неё и упоённо читает свои любимые статьи. Девушка благодарно внимает и время от времени просит повторить особо понравившиеся строки.

Вдруг мой взгляд привлекает подозрительная фигура. Что-то в ней меня настораживает. Нетвёрдыми шагами по Красной площади движется нетрезвый матрос в бушлате, в брюках клёш и абсолютно мокрый. Словно заправский морской волк, он сжимает в зубах ленточки помятой бескозырки с надписью «Аврора» и, как ребёнок, везущий на верёвочке игрушечный грузовичок, тащит за собой скачущий по брусчатке мостовой легендарный пулемёт «Максим». Иногда он останавливается, достаёт из кармана бушлата бутылку водки, прикладывается, делает глоток, морщится, занюхивает рукавом и идёт дальше.

— Да это же Кульков! — узнаю я знакомый силуэт. — Но его же забрал старпом… Как он здесь оказался?

Тем временем Кульков подходит к Лобному месту и начинает на него карабкаться. Матерясь и натужно пыхтя, он тащит за собой громыхающий по ступенькам тяжеленный пулемёт. Расположившись на историческом памятнике, Кульков громоздит на парапете тупорылый «Максим», ставит рядом бутылку водки, гранёный стакан и откуда-то взявшуюся красную трибуну с гербом СССР. Потом достаёт из кармана мятую бумажку, тупо глядит на неё, разглаживает, переворачивает вверх ногами и, навалившись на трибуну, пьяным, заплетающимся языком, начинает читать:

— Приказ номер один! По офицерскому составу. О награждении участников Бородинской битвы 26 августа 1812 года!

Отхлебнув из бутылки, прокашлявшись и прочистив горло, Кульков продолжает:

— За отличные показатели в боевой и политической подготовке, активное участие в художественной самодеятельности подразделения… ПРИКАЗЫВАЮ: наградить лейтенанта Крутских Юрия Николаевича, а также фельдмаршала Кутузова Михаила Илларионовича, поручика Ржевского Дениса Давыдовича, товарища Бормана Мартина Гансовича и штандартенфюрера Штирлица Максим Максимыча… медалью «Молодой гвардеец пятилетки», почётным дипломом ВДНХ СССР, нагрудным знаком «Воин-спортсмен» первой степени и личным именным оружием — по пулемёту системы «Максим» образца 1910 года каждому. После чего… всех расстрелять на торце пирса… Приговор привести в исполнение немедленно… не отходя от кассы!

Окончив чтение, Кульков шумно высморкался в оглашённый приказ, сложил его вчетверо и бережно положил в нагрудный карман. Затем ещё плеснул в стакан водки, залпом выпил, икнул и радостно возвестил на всю площадь:

— Всем приговорённым к награждению собраться у кремлёвской стены и ждать дальнейших распоряжений! Прошу побыстрее, товарищи. Пулемётчик Ганс привёз новые диски! Вход на дискотеку свободный…

Перед мавзолеем и у трибун начинается какое-то движение. Вот мои любимые актёры Тихонов и Табаков остановились неподалёку и в экстазе трясут друг другу руки:

— Поздравляю, Штирлиц, с высокой наградой, поздравляю, дружище, — гнусавит Табаков голосом кота Матроскина, — вот видишь, Родина тебя не забыла… Высокая честь! Какая награда! Какой подарок! И в исполнение привести — здесь, у Кремлёвской стены, в самом центре России! Какая честь! Поздравляю! Заслужил, дружище, заслужил!

Тихонов скромно улыбается и чешет за ухом белого Бима чёрное ухо, прислонившего пятнистую голову к его ноге и радостно молотящего хвостом, как пропеллером.

— Ну что ж, пойду, пожалуй, — говорит Тихонов, — а то вдруг без меня начнут, неудобно как-то… Ганс вот диски, говорят, привёз… новые. Человек старался… Да, ещё… попрошу Вас, группенфюрер, передать привет всем нашим. Пастора Шлага найдите в горах и закопайте, то есть… похороните… с почестями, а бедняге Айсману — мои самые дикие извинения. Ну всё, пошел… Не поминайте лихом!

— А вас, Штирлиц, я попрошу остаться, — ехидно улыбаясь, выныривает из толпы Броневой-Мюллер…

На лобном месте вновь наблюдается какая-то активность. Вот Кульков, опорожнив одним глотком из бутылки остатки, приставил её как подзорную трубу и, прищурив один глаз, исследует Красную площадь. Вот он навёл свою оптику на меня и остановился. Вот он что-то говорит пулемётчику Гансу, указывая на меня пальцем, тот утвердительно кивает. Вот, недобро поглядывая, Кульков снаряжает лентой свой «Максим». Пулемётчик Ганс, напротив, пребывает в прекрасном расположении духа, подмигивает мне, делает рукой «но пасаран» и мило улыбается. На его пулемёте новый диск уже установлен, он равномерно крутится вокруг своей оси, и, словно с заезженной пластинки, сквозь шум жарящейся картошки, до меня доносится разбитная мелодия немецкой народной песенки «Ауффидерзейн майне кляйне, ауффидерзейн…».

И вот я с ужасом замечаю, что оба ствола направлены на меня и их чёрные зрачки смотрят прямо в живот. У меня на груди уже сверкают какие-то побрякушки (когда успели прицепить?), а из нагрудного кармана торчит картонка с надписью: «Почётный диплом».

Тут я понимаю, что награждение уже состоялось и сейчас произойдёт непоправимое… Я вскидываю автомат и, не целясь, начинаю стрелять. От грохота закладывает уши, дым застилает глаза, автомат в руках дёргается, как живой. У моих ног растёт звенящая горка стреляных гильз. Откуда-то доносятся истерические восклицания Кулькова:

— Спасите! Помогите! Не расстреливайте меня! Объявите лучше выговор с занесением в грудную клетку!

Когда над Красной площадью рассеялся пороховой дым, среди убитых и раненых Кулькова не оказалось…

С криком «Ты что, душегуб, наделал?!» ко мне подбегает уборщица тётя Мотя и с размаху бьёт шваброй по голове!

16

Страшный сон Василия Алибабаевича

Я в каюте. Сижу в замешательстве на койке. Потираю саднящий затылок. Пытаюсь сообразить, что же произошло: то ли действительно шваброй по голове получил, то ли, резко подскочив, треснулся о верхнюю полку? Перед глазами ещё стоит Кульков со своим идиотским приказом, Штирлиц… пулемёт «Максим»… водолазы… Бред какой-то!

Понемногу