Убежище - Реймонд Хаури

Вскоре он посмотрел на нее в заднее зеркальце.

— Снаружи около участка уже торчат два репортера. Я не хотел, чтобы вы с ними столкнулись.

— Неужели обо мне уже известно?

Корбен кивнул.

— Вчера ночью на месте происшествия оказалось много свидетелей. Но не волнуйтесь. Пока нам удается держать в тайне имя вашей матери, и о вас также нигде не упоминалось, о чем я намерен позаботиться и в дальнейшем — во всяком случае, что касается лично вас. Полицейские в участке уже получили соответствующие инструкции и знают, что говорить, а о чем лучше помолчать.

Миа чувствовала себя так, будто только что проснулась после зимней спячки.

— Что значит — упоминалось? Вы хотите сказать, в прессе?

— Конечно! Похищению вашей матери посвящены все передовицы утренних газет. Сейчас они говорят о неизвестной американской женщине, но уже сегодня ее имя станет известно, и посольству придется сделать заявление. Мы пытаемся успокоить журналистов, но история уже наделала шума. Правительство тоже не заинтересовано в шумихе, ведь она ударит по репутации страны, а сейчас, как вам наверняка известно, ситуация довольно щепетильная. Они хотят представить все как историю с украденными реликвиями, дележ добычи между контрабандистами.

— Чушь какая-то! — горячо запротестовала Миа. — Моя мать не контрабандистка.

Корбен сочувственно пожал плечами, но сам, видно, не был в этом убежден.

— А вы хорошо ее знаете?

Из-за усталости и голода или потому, что его вопрос не лишен был оснований, Миа действительно не знала, что и думать. Тем не менее резко возразила:

— Она моя мать!

— Вы не ответили на мой вопрос.

Миа недовольно нахмурилась:

— Я провела здесь всего три недели, а раньше жила в Бостоне. Конечно, я не могу сказать, что мы с ней очень близки, но она все равно остается моей матерью, и я знаю, какой она человек. А ваши намеки мне неприятны. Вам доводилось с ней встречаться? Она же просто одержима своей археологией! — Она устало вздохнула. — Моя мать порядочный человек.

«Порядочный человек». Миа не могла бы этого доказать, но интуитивно чувствовала — так оно и есть.

— А ваш отец? Где он живет?

— Я никогда его не видела. Он умер вскоре после моего рождения во время крушения самолета, когда летел в Иорданию.

Искоса взглянув на нее, Корбен кивнул, видимо, обдумывая ее слова.

— Извините и примите мои соболезнования.

— Ничего, с тех пор прошло много лет.

Она замолчала и стала смотреть в окно. Улицы уже заполонили пешеходы, вышедшие по своим обычным делам. Миа на миг позавидовала их беззаботности, но быстро сообразила — это лишь внешнее впечатление, если вспомнить о том, что они перенесли во время войны, и разоренное состояние страны. Кто знает, что скрывается за красивым фасадом, и ей вдруг подумалось: когда в критическую минуту люди проявляют себя по-настоящему, зачастую оказывается, что мы знали посторонних гораздо хуже, чем полагали. С чувством вины ей подумалось: а что, если Баумхофф и Корбен правы? Ведь она действительно не очень хорошо знала свою мать, не знала, как протекала ее жизнь. А ведь именно здесь родственные чувства могут столкнуться с жестокой и неприятной правдой.

Автомобиль замедлил скорость и вскоре окончательно застрял в пробке на узкой улочке с односторонним движением.

— Вы серьезно думаете, будто моя мать могла оказаться замешанной в историю с похищенными реликвиями?

Он посмотрел ей прямо в глаза.

— Насколько я понимаю, эти люди специально следили за ней, и если она не окажется первым звеном в цепочке дальнейших похищений иностранцев, что наша разведка считает в высшей степени маловероятным, на данный момент это единственная версия, с которой нам придется иметь дело.

Миа заметно пала духом. Корбен, внимательно следивший за выражением ее лица, поспешил ее успокоить:

— Послушайте, для нас не так уж важно, почему ее похитили. Главное, похитили гражданку США, да еще прямо на улице, и нам необходимо знать причины ее похищения только потому, что они помогут ее спасению. Ведь наша основная задача сводится к освобождению вашей матушки, а остальным мы можем заняться и после.

Миа выдавила слабую улыбку. Его убедительный тон успокоил ее, и она благодарно кивнула.

— Вы, конечно, очень устали, — продолжал он. — Я понимаю, вам хочется поскорее вернуться в свой номер, принять душ, но мне действительно нужно сейчас обсудить с вами случившееся. Вы же оказались на месте происшествия, так что, если расскажете мне о том, чему были свидетельницей, это очень поможет нам в поисках вашей матери. В таких ситуациях медлить нельзя. Как вы думаете, мы можем поговорить прямо сейчас?

— Ну конечно!

Эвелин пришла в сознание от едкого резкого запаха.

Она отдернула голову в сторону, открыла глаза, и на нее обрушились потоки яркого неонового света, исходившего со всех сторон, словно она оказалась в белой коробке. Эвелин сразу зажмурилась.

Постепенно сознание ее прояснилось, и она поняла, что уже не лежит на дне кузова в машине, а сидит на каком-то жестком стуле. Она попыталась поменять положение и, ощутив боль в кистях и щиколотках, попробовала пошевелить ими, но безуспешно. Значит, ее привязали к стулу.

Она почувствовала рядом какое-то движение и, осторожно приоткрыв глаза, смутно различила удаляющуюся от ее лица руку с зажатым в пальцах каким-то цилиндрическим предметом. Когда ей удалось сосредоточить взгляд, она увидела пузырек, очевидно, с нюхательной солью. Ее обоняние уловило остаточные следы неприятного резкого запаха. Лицом к ней стоял какой-то человек.

Первое, что она увидела, были его глаза — необыкновенно голубые и лишенные какого бы то ни было выражения. Больше всего к ним подходило определение ледяные. Он пристально смотрел на нее, с бесстрастным интересом ловя каждое ее движение.

Обладателю странного взгляда на вид было лет пятьдесят с небольшим. Лицо его отличалось своеобразной красотой. Легкий загар придавал его коже золотистый оттенок. Густая грива волнистых волос цвета соли с перцем тщательно смазанная гелем и зачесанная назад, венчала его высокую, намного выше шести футов, фигуру. Но прежде всего бросалась в глаза его худоба. Он был не тощим, как голодающий бродяга, а просто очень сухощавым, что еще больше подчеркивало его рост. Аскетическая внешность наводила на мысль, что он тщательно следит за собой, умеряя аппетит, но он вовсе не казался слабым. От него исходила уверенность и властность, а холодный взгляд предполагал в нем характер сильный и неукротимый, отчего Эвелин стало не по себе.

Почему-то она сразу поняла — перед ней не араб. Догадку женщины подтвердила его речь, когда он наконец заговорил, но не с ней, а с каким-то человеком, находившимся позади нее.