Сотворение мира - Гор Видал

Демокрит говорит, что в Фивах есть пифагорейская школа, до недавних пор возглавляемая кротонцем по имени Лисий. Демокрит был поражен приписываемыми этому Лисию словами: «Люди должны умирать, поскольку не могут соединить начало с концом».

Да, это в самом деле мудро. Человеческую жизнь можно изобразить в виде нисходящей прямой линии. Но когда душа, то есть часть божественного огня в нас, соединяется с первоначальным источником жизни, достигается совершенная форма — прямая превращается в окружность, и начало встречается с концом.

Здесь должен отметить, что ребенком я не отличался особыми способностями. Ни в коем случае не хочу выставлять себя пророком, чудотворцем или философом — я не был им ни в детстве, ни в зрелом возрасте. Мне выпало родиться Спитамой, и я не могу пожаловаться на судьбу. Мое место в мире принесло мне массу радостей, хотя я и испытывал постоянную враждебность магов — последователей Лжи. Но эта враждебность более чем возмещена проявленной ко мне милостью трех Великих Царей — Дария, Ксеркса и Артаксеркса.

Никогда не имея склонности к религии или магии, от природы я люблю размышлять. И считаю своим долгом сопоставлять религиозные и философские системы с той истиной, следовать которой мне было предписано от рождения.

За свою долгую жизнь я познакомился с разными верованиями и с удивлением обнаружил в других религиях элементы того, что считал откровением Мудрого Господа, которое тот открыл специально для Зороастра. Но теперь мне ясно, что Мудрый Господь может говорить на любых языках — и на всех языках его слова редко понимают и еще реже им следуют. Но слова от этого не изменяются. Потому что они истинны.

В детстве я вел двойную жизнь: религиозную — дома с Лаис и магами-зороастрийцами и другую — в школе. Мне больше нравилась последняя, в обществе моего ровесника Ксеркса (мы родились в один день) и его двоюродного брата Мардония, сына Гобрия. Кроме Милона, все мои одноклассники были персы. Сыновей Гистиэя, по некоторым соображениям, не брали в первую группу. Не думаю, что такое исключение доставляло радость честолюбивому тирану.

Нас утомляли военными упражнениями, но я их любил хотя бы потому, что в них не вмешивались маги. Нас обучали лучшие из «бессмертных», то есть лучшие воины в мире.

Утро, когда я познакомился с Ксерксом, запечатлелось у меня в памяти ярче сегодняшнего утра. Но тогда я был молод и мог видеть. Что? Солнце, как золотое блюдо на бело-голубом небе. Рощу темно-зеленых кедров. Высокие горы с шапками снега. Желтые поля, по краям которых пасутся коричневые олени. Детство — это буйство красок. Старость?.. Отсутствие цветов, а для меня и зрения вообще.

С восходом солнца мы совершали свой ежедневный поход. Шли колонной по два, каждый с копьем. Почему-то я попал в пару с Ксерксом. Он не обращал на меня внимания. А я, само собой, внимательно его рассматривал. Дитя гарема, я знал, что, если партия Атоссы возьмет верх над партией Гобрия, в один прекрасный день Ксеркс станет Великим Царем.

Это был высокий юноша, под черными сросшимися бровями сверкали светло-серые глаза. На румяных щеках курчавился темно-золотистый пушок. Ксеркс не по годам рано созрел в половом отношении.

Если он и сознавал свое предназначение, то ничем не выдавал этого. Вел он себя так же, как и множество других сыновей Великого Царя. Улыбка у него была чарующая. В отличие от большинства людей он до самого конца сохранил все зубы.

Я не заговаривал с ним, он со мной тоже.

В полдень нам скомандовали сделать привал у лесного родника. Было позволено попить воды, но не есть. Почему-то я не растянулся на мху, как сделали все, а пошел побродить по лесу.

Вдруг ветви вечнозеленого лавра раздвинулись. Я увидел рыло с изогнутыми клыками. Весь похолодев, я замер с копьем в руке, смотря, как огромная щетинистая туша проламывается сквозь заросли. Почуяв меня, кабан кинулся назад, несомненно столь же напуганный, но затем неожиданно развернулся и бросился на меня.

Я взлетел в воздух. Не успев упасть на землю, я ощутил, что в груди не осталось ни капли воздуха.

Я считал себя уже мертвым, однако обнаружил, что хоть и не могу дышать, но в состоянии слышать. Я услышал почти человеческий крик кабана: Ксеркс глубоко вонзил копье ему в шею. Я смог вдохнуть, лишь когда истекающий кровью кабан, шатаясь, скрылся в зарослях лавра, где упал и испустил дух.

Все поспешили поздравить Ксеркса. На меня никто не обращал внимания. Хорошо, что я не был ранен. Никто не замечал меня, кроме Ксеркса. Взглянув на меня сверху вниз, он улыбнулся:

— Надеюсь, ты в порядке?

Посмотрев на него снизу вверх, я сказал:

— Ты спас мне жизнь.

— Знаю.

Он придерживался фактов.

Поскольку у нас было много чего сказать друг другу о происшедшем, ни он, ни я больше не упоминали об этом эпизоде. За прожитые годы я сумел заметить, что когда человек спасает жизнь другому, то потом ощущает эту жизнь своей собственностью. Иначе не могу объяснить, почему Ксеркс избрал меня своим личным другом. По его настоянию вскоре после этого лесного приключения меня перевели жить вместе с принцами.

Я продолжал навещать Лаис, но больше не жил с ней вместе. Она пришла в восторг от моей близости с Ксерксом, или просто так говорила. Спустя годы она призналась, что эта дружба очень ее беспокоила. В те дни все считали, что Дарию унаследует Артобазан. Если бы так и вышло, Ксеркса бы казнили вместе со всеми его друзьями.

Возможно, в то время я и знал о грозившей мне опасности, но припомнить сейчас, что боялся, я не могу. С Ксерксом мы прекрасно проводили время. С ним все казалось легко. Он был отличным наездником, в совершенстве владел всеми видами оружия. Хотя уроки магов мало его интересовали, он научился довольно сносно читать. Сомневаюсь, что он умел писать.

Каждый год весной и осенью мы сопровождали Великого Царя из Суз в Экбатану, Вавилон и обратно. Ксеркс и я предпочитали остальным столицам Вавилон. Да и кто бы из молодых людей не предпочел?

Пока мы учились, вся наша жизнь управлялась военными начальниками, магами и евнухами. Двор всегда двор, в каком бы городе он ни находился, и такова же придворная школа. Мы имели свободы не больше, чем рабы на серебряных рудниках моего деда. Но в Вавилоне мы поняли, что истинно чудесная жизнь находится за пределами почти по-тюремному строгого существования при дворе Дария. Ксеркс, Мардоний и я мудро решили узнать, каково будет в Вавилоне в отсутствие там двора. На девятнадцатом году жизни наше желание исполнилось.

Мардоний был остроумным и сообразительным юношей, и Дарий, казалось, благоволил к нему. Я говорю «казалось», потому что никто не знал истинных чувств Дария. Он манипулировал людьми в своих интересах, и устоять перед ним было невозможно. Великий Царь был самым непостижимым из людей, никто не мог точно определить, как он к кому относится, и порой узнавал об этом слишком поздно. Определенно на Дария влиял тот факт, что Мардоний сын Гобрия — в лучшем случае неудобного человека, а возможно, и опасного соперника. И Дарий был очень милостив как к отцу, так и к сыну.