Мы живем неправильно - Ксения Букша

А Дашка-переводчица, сидя у себя в комнате на окне, пьет что-то оранжевое и очень жидкое, льющееся как масло. Идет дождь, теплый, почти горячий. Желтый яичный свет льется из летних сумрачных небес. Дождь течет по листьям, и по ее застывшему лицу, и по отсыревшему дому; внизу, в переулке, все затоплено, там пузырятся лужи, а Дашка сидит на окне, поставив ноги на широкий карниз. Солнце светит ей из Америки, с той стороны Земли.

Она сидела на кухне, в углу дивана, в шерстяных носках и бордовом индийском платье, кропая на листке формулы: решала примеры.

Старшая сестра чистила кабачок.

– А что это за мужик тебе пишет, Кира?

Она подняла взъерошенную голову.

– Математик. Англичанин. Точнее, русский, но живет в Оксфорде. Ничего так, прикольный. Задачки задает всякие.

– Задачки? – подозрительно спросила сестра. – А сколько ему лет?

– Да уж тридцать точно есть, а то и все тридцать пять, – сказала Кира. – Я его плохо помню, мы на конференции какой-то познакомились. Даже не то что познакомились…

– На какой конференции?

– Ну помнишь, полтора года назад.

– И полтора года переписываетесь? – успокоилась сестра. – Ну, тогда конечно.

– Вот он в Питер скоро приезжает, кофе вместе попьем.

Сестра насторожилась.

– Ты уверена, что он к тебе имеет чисто математический интерес?

– Да мы общаемся в основном про математику. Правда… – Кира замолчала и снова посмотрела на листочек с примером, да так и увлеклась.

– Что – правда?

– А-а. Правда, он мне еще открытки посылает, – сказала Кира. – От руки. По-английски. Он вообще не патриот.

– Он, наверное, патриот Manchester United.

– У таких людей вообще нет родины, – сказала Кира. – Их родина там, где прямые пересекаются.

– Ты слишком умная, – сказала сестра.

Сестра старше Киры на тринадцать лет. У нее уже двое детей. А Кира только через два года закончит школу.

– Он обращается ко мне «милое дитя», – продолжала Кира, – и любит Стравинского. Вообще, он интересный тип, конечно. Немного воспитывает. А чтобы там всякое – так я вообще об этом не думаю…

Кира совсем девочка – худенькая, маленькая. Одевается в какие-то странные шмотки «из сундука». Думает только о математике.

– Я и не думаю, что ты думаешь, – сказала сестра. – Ты бесстрастная девушка.

– Нет, вообще-то страсти случаются… – возразила Кира рассеянно, глядя в листок и потирая переносицу хвостом ручки. – Например, знаешь, такая злоба, реальная злоба на людей, которые пытаются заставить меня жить ради чего-то. И на тех, кто пытается жить ради меня.

Они договорились встретиться у памятника «Стерегущий». Утро было жаркое. Он уже ждал ее. Совсем забыла, какой он: оказывается, выглядит старше своих лет, глаза внимательно следят за каждым ее движением.

– Вашу руку, – сказал он.

Кира подала руку. Он перевернул ее, подул на ладонь и поцеловал.

– Это из вашего письма. Мне очень понравилось это.

Кира вежливо улыбнулась.

– Вы помните все мои письма?

– Ну, не все, – серьезно сказал он. – Почти все. Иногда вы пишете чепуху, как будто вы обычная юная девушка.

«Я и есть обычная юная девушка», – подумала Кира, но говорить не стала – зачем напрашиваться на дифирамбы.

– …но это бывает редко, – продолжил он. – Можно, я возьму вас под руку? А куда мы идем? Я бы выпил кофе. Где здесь подают хороший кофе?

Хороший кофе. Не слишком-то я разбираюсь в кофе, подумала Кира. Сейчас приведу куда-нибудь, а там плохой кофе. Или даже: плохое кофе. И человек во мне разочаруется. Нехорошо выйдет.

– Вроде там, впереди, есть что-то кофейное, – сказала она неуверенно.

– Да, так вот, – продолжил он, хватая Киру под руку и направляясь с нею вперед. – Я хотел сказать, что в вас есть гений, да-да, настоящий гений. Должно быть, вам очень трудно в этой вашей школе!

– Да, бывает трудно, – признала Кира. – Задают много… Сами понимаете, школа непростая, математическая.

– Я не об этом, – он скривил рот. – Вы же прекрасно меня понимаете. Я хотел сказать, что вам должно быть трудно заставить себя каждый день совершать эти бессмысленные действия… сидеть на уроках… Вы, должно быть, чувствуете себя чужой среди всех этих бессмысленных девиц и парней…

– Да вы что! – сказала Кира. – То есть… да что вы! У меня там много подруг и друзей.

Он снова скривился, на этот раз снисходительно.

– Это не подруги, милый ангел мой. И не друзья. Это, пожалуй, приятели и приятельницы. Вы так необычны, что просто не могли бы дружить с вашими сверстниками. Я был бы разочарован, если бы не был уверен, что вы лжете.

– Правда, – сказала Кира, – бывает разная. Можно себя убедить, что это не друзья, а то – не жизнь. А можно просто дружить и жить.

– Неточно, неточно, дитя мое. Я бы повернул это иначе. Можно смело смотреть в глаза тому, что гений всегда одинок, а можно смиряться, идти на компромиссы и тем унижать себя.

Кире стало неприятно. Но они уже вошли в кофейню.

Кофейня оказалась небольшой, дорогой, на шесть мраморных столиков, в классическом вкусе, с фортепиано в углу и кремовыми занавесями по сторонам огромной витрины.

– Кофе с коньяком! – заказал он.

– Мне – водички без газа.

– Нет, вы должны пить кофе с коньяком. Простая вода – это не в вашем вкусе. Зачем размениваться на мелочи? И вы, конечно, хотите заплатить за себя сами, хвастунишка? Да будет вам известно, что я очень неплохо зарабатываю. Достаточно, чтобы ездить по всему свету, когда захочу.

– Вы учите студентов в Оксфорде?

– Да, и кроме того я работаю консультантом в инвестиционном банке. Одним словом, – он усмехнулся, – я человек обеспеченный… и могу составить счастье юного математического гения, коим вы, несомненно, являетесь…

Кира украдкой оглядела его. Вся одежда такая пресная, советская: черные ботинки, заглаженные стрелки брюк, свитерок. Все такое мудацкое и в то же время недешевое, натуральное. И сам он тоже как бы двоился: казался Кире то прежним остроумным собеседником, каким она знала его по письмам, то странным незнакомцем с неприятным взглядом и нестерпимой манерой общаться.

– Давайте отвлечемся от меня и поговорим о чем-нибудь еще, – сказала она. – А то мне неловко. Вы знаете такого человека на кафедре теории вероятностей – Ненашев Алексей Юрьевич?

Он брезгливо сморщился.

– Мог бы достичь большего, но остался в пределах посредственности.