Записки научного работника - Аркадий Самуилович Дыкман

тут же поняла, что мне надо, пообещала сегодня же написать такое заявление и передать его моей верной помощнице Элеоноре Иосифовне Рубинштейн. Опасаясь летовской реакции, я предусмотрительно попросил написать бумагу в двух экземплярах: вдруг Наталья Николаевна уничтожит первый? На войне как на войне. Я не страдал манией преследования — просто в ходе нашей борьбы такой случай уже имел место: однажды, оставшись наедине с заместителем Баталина Григорием Соломоновичем Идлисом, она вырвала у него из рук и разорвала какой-то второстепенный документ, свидетельствующий о неправильности ее действий. Бедного Гришу после такой атаки пришлось отпаивать корвалолом.

Вечером следующего дня оба экземпляра заявления были у меня в руках. Утром, войдя в кабинет Тульчинского, где работала комиссия, я не мог лишить себя удовольствия разыграть маленькую сцену. Попросил минуту внимания, вытащил из портфеля один экземпляр заявления Александровой и сказал, обращаясь к Дуплякину:

— Валерий Кузьмич, члены комиссии обвиняют нас в отсутствии документов, подтверждающих факт внедрения. Поэтому я прошу вас приобщить к делу заявление сотрудницы ВНИИНефтехима, выполнявшей эти анализы.

Дуплякин бегло взглянул на протянутый мной листок бумаги и отдал его Крылову. По выражению лица Василия Павловича я понял, что попал в десятку. Наверное, он уже видел протокол работы комиссии, где признана правота Летовой, поэтому ее можно не бояться. А мы с Тульчинским — люди интеллигентно-травоядные, нас не надо опасаться. Однако заявление Александровой спутало ему все карты. «Что же делать? Что же делать?» — читалось у него на лице.

И тут ему на помощь пришла Наталья Николаевна:

— Василий Павлович, я категорически против приобщения этой писульки к делу, причем не простому, а к расследованию, которым занимается такой серьезный и всеми уважаемый орган, как Комиссия партийного контроля при ЦК КПСС. Людмила Михайловна Александрова находится в прямом подчинении у одного из подозреваемых по делу о хищении государственной собственности — Олега Ефимовича Баталина. Кроме того, мало ли какие у нее личные отношения с Аркадием Самуиловичем? Он попросил — она и написала. Так что этой бумаге грош цена.

Я раздумывал, как врезать Наталье Николаевне — конечно, словесно, но максимально эффективно, — как вдруг получил неожиданную поддержку. В составе комиссии была женщина, работавшая юристом в одном из институтов Академии наук. Два предыдущих дня она тихо сидела и пересматривала бумаги, которыми мы с Кипером щедро завалили стол, а тут взорвалась:

— Василий Павлович, для меня эти свидетельские показания являются неопровержимым доказательством факта внедрения изобретения, абсолютно равным по своей значимости любому лабораторному журналу анализов. Поэтому прошу при составлении протокола комиссии записать мое мнение как юриста. Вам, Наталья Николаевна, я сообщаю, что, если Аркадий Самуилович и Эдуард Авраамович захотят мараться, они подадут на вас в суд и вы пойдете по сто тридцать первой статье Уголовного кодекса. Потому что, как сказал великий пролетарский писатель, «человек — это звучит гордо», и никому не позволено безнаказанно его оскорблять.

После этой тирады за столом повисло напряженное молчание. На лице Крылова отчетливо читалась одна мысль: «Что же делать? Чью сторону принять?»

Тут я увидел на столе выигрышный «лотерейный билет», хотя выигрыш в лотерею означает только материальные блага, а у нас на кону стояла честь, которая дороже любых денег. Я увидел выписку из отчета нашей лаборатории, содержание которого, по мнению Летовой, противоречило предмету наших изобретений. На обложке выписки стоял гриф ДСП[18]. Все документы с таким грифом полагалось хранить исключительно в сейфах, выдавались они под роспись, и знакомиться с ними можно было только в течение рабочего дня на рабочем месте, не выходя из лаборатории. Наталья Николаевна, пользуясь чьим-то ротозейством, скопировала отчет, что само по себе являлось должностным преступлением, и, положив к себе в сумочку, провезла через пол-России. Материалы же ДСП могли быть отправлены на другое предприятие только спецпочтой и при соблюдении ряда формальных требований.

Я понял, что это наш звездный час и надо показать Крылову, что зубы есть и у нас с Тульчинским. Схватив отчет со стола, я звенящим от негодования голосом обратился к нашему заместителю генерального директора:

— Борис Львович, а как так получилось, что отчет с грифом «Для служебного пользования» выкраден из нашего института и незаконным образом попал в Нижнекамск? Кто дал право Наталье Николаевне перевозить такого рода документы из города в город?

Борис Львович внимательно осмотрел титульную страницу отчета и положил его себе в портфель. Летова тихо попросила:

— Отдайте мне эти документы, я должна передать их в комиссию на рассмотрение.

Наверное, Борис Львович специально взял паузу на несколько секунд, чтобы накопить побольше эмоций. Наконец он взорвался. Тихо, как бы впечатывая букву за буквой в Летову, он сказал:

— Вы, Наталья Николаевна, в первую очередь должны соблюдать законы нашего государства, особенно если они касаются правил документооборота, содержащего конфиденциальную информацию, а не заниматься воровством секретных материалов. С вами мы будем разбираться в институте, и не только.

Он сделал многозначительное ударение на словах «не только», и сразу стало ясно, где будут разбираться с Летовой. Молодец, Борис Львович, блестяще отреагировал на ситуацию!

Я посмотрел на Крылова. Он с огромным интересом читал заводскую газету «Нефтехимик», всем своим видом давая понять, что этот скандал его не касается. Я понял — надо устраивать «вторую часть Марлезонского балета».

— Василий Павлович, — прервал я затянувшееся молчание, — а как вы оцениваете действия Натальи Николаевны? Допустимо ли красть секретные документы института и возить их в ненадлежащем виде через половину страны?

— Ой, Аркадий Самуилович, меня сюда не вмешивайте! Это дело ваше, институтское, пусть Борис Львович с этим и разбирается.

Я мысленно поблагодарил Ленинский комсомол за уроки демагогии, которые он мне щедро преподал в молодые годы. Буквально встряхнул себя, чтобы вызвать ярость, и, стараясь подавить откуда-то возникшее рвотное чувство, пошел в атаку:

— Василий Павлович, мне не только непонятна ваша позиция, но, откровенно скажу, она мне неприятна.

А про себя подумал: «До чего же ты обнаглел, ведущий научный сотрудник, хамишь руководителю рангов на пять-шесть выше твоего!»

Но я прекрасно понимал: если не покажу, что беззащитных слабаков среди нас нет, мы получим жуткий акт и клеймо расхитителей государственных денег со всеми вытекающими отсюда последствиями. Поэтому продолжил:

— Вы, конечно, знаете, Василий Павлович, что диоксановая технология получения изопрена продана румынам за огромные деньги, причем они заплатили не рублями, а твердой валютой. (Слова «доллар» мы тогда еще не знали, говорили «твердая валюта».) Ведь лицензии продают через Комитет по науке и технике, и вы, несомненно, осведомлены, что румынская сторона обратилась к СССР с просьбой