Камея римской куртизанки - Наталья Александрова

Старуха быстро взглянула на Дусю и продолжила:

– Сестру-то я никогда не видела, она рано умерла, с мужем тоже недолго прожила, это еще Сергея Сергеевича жена мне рассказывала. Он, муж сестры, куда-то сбежал от нее, так что Сергей Сергеевич помогал племянницу растить. И замуж ее выдавал, сестра к тому времени умерла, болела сильно. А уж как Верочки не стало – тут всю любовь хозяин на ее мужа перенес. И все ему да ему – Валечка, Валечка… А только потом как отрезало, очень на него рассердился, а за что – не знаю.

– Ксения Федоровна, а у вас… то есть у Сергея Сергеевича остались его фотографии?

– Так он в тот же день, как они поссорились, все его фотографии порвал и выкинул. Все до одной! На мелкие кусочки порвал! Даже где тот был с ним вместе снят или с супругой его покойной – он его отрезал и выкинул. И все – в мусорное ведро…

– Вы точно знаете?

– Еще бы не точно! Он все обрезки да обрывки в мусорное ведро выкинул и велел мне скорее его на помойку отнести. «Мне, – говорит, – неприятно даже, что эти обрывки в моем доме находятся». Вот как!

– Надо же, как он на него рассердился! Видно, уж очень серьезная причина была…

– Выходит, так, – согласилась Ксения Федоровна. – А только я про это ничего не знаю, вот хоть как спрашивай – не в курсе я. Подслушивать под дверью не приучена, а хозяин ни слова мне про это не сказал. Значит, не хотел, чтобы кто-то про это знал.

– Значит, ни одной фотографии Валентина не осталось?

Прежде чем ответить, домработница немного замялась и отвела глаза.

Дуся заметила эту заминку и внимательно взглянула на собеседницу:

– Или все же что-то осталось?

– А тебе зачем его фотография нужна?

– Ну… вообще-то это тайна следствия, но вы – женщина неболтливая, вам, так и быть, скажу. Может быть, он у нас подозреваемый в одном деле, но нужно это проверить. Так что хочу его фотографию девушке одной показать. Может быть, она его опознает.

– Вот оно какое дело! Ну, если так…

– Сергей Сергеевич одобрил бы! – добавила Дуся, заметив колебания собеседницы.

– Пожалуй, что так…

– Так что – есть какая-то фотография? Выходит, не все Сергей Сергеевич уничтожил?

– Есть, – нехотя призналась Ксения Федоровна. – Он-то все порвал, да у меня несколько его фотографий было, на память он их дарил. И на одной он вместе с племянником…

– Ну так можно мне на эту фотографию посмотреть? Она бы мне очень помогла!

– Пошли! – Старуха поднялась со стула и отправилась по коридору в дальний конец квартиры.

Следуя за домработницей по этому длинному коридору, Дуся не уставала удивляться.

Во-первых, тому, какие большие бывают квартиры. Ее собственная квартирка целиком разместилась бы в здешней кухне, а уж сколько здесь было комнат, Дуся даже не пыталась сосчитать.

Во-вторых же, она удивлялась тому, что даже в этом полутемном коридоре все стены были завешаны картинами самых разных размеров – от огромных парадных портретов солидных господ в расшитых золотом мундирах и бархатных сюртуках и пейзажей до совсем маленьких гравюр и рисуночков. На Дусин непросвещенный взгляд, этих картин хватило бы на небольшой музей. И все картины были одна другой лучше! А это ведь только коридор! Что же тогда в комнатах?

Ксения Федоровна шла мимо этой красоты совершенно спокойно. Ну да, привыкла же за двадцать лет!

Но возле одной она все же остановилась.

Причем это была не большая картина в золоченой раме, а маленький, неприметный рисуночек.

– Вот возле этого рисунка Сергей Сергеевич в тот день остановился, – сообщила она Дусе, – стоял и вздыхал. А потом и сказал – даже родного сына не пощадил… родную кровь…

– В тот самый день, когда он с племянником поссорился? – уточнила на всякий случай Дуся.

– Ну в тот самый.

– И больше ничего не сказал?

– И больше ни слова! Но потом еще несколько раз к нему подходил и снова вздыхал.

В коридоре было темновато, и Дуся подошла ближе, чтобы внимательнее рассмотреть рисунок.

На нем старый человек с безумным лицом сидел на полу, прижимая к себе другого человека, с окровавленной головой.

Рисунок этот показался Дусе удивительно знакомым. Где-то она его видела, и не один раз…

И тут перед ее глазами всплыл школьный учебник, на странице которого была репродукция картины.

Ну да, это же картина Репина «Иван Грозный и сын его Иван»… но только та картина очень большая, и, насколько она помнит, висит она в Третьяковской галерее…

«Неужто Репин?» – подумала Дуся недоверчиво.

– Это этот, как его… экскиз, – ответила Ксения Федоровна на невысказанный Дусин вопрос.

– Эскиз?

– Ну да, экскиз, я так и сказала.

Она прошла еще немного по коридору и открыла неприметную дверь в самом его конце.

Дуся прошла за ней.

Они оказались в небольшой, скромно обставленной комнате. Здесь не было ни картин, ни антикварной мебели. Только узкая кушетка, застеленная клетчатым пледом, небольшой, немного покосившийся комод, шаткий столик у окна, пара разрозненных стульев и резная этажерка, на которой пылилась стопка старых журналов.

– Вот здесь, значит, я и живу, – сообщила Ксения Федоровна со сдержанной гордостью.

– И где же та фотография? – напомнила ей Дуся.

– Сейчас достану…

Ксения Федоровна подошла к комоду, опустилась на колени и вытащила из-под одной его ножки небольшой фотоальбом в обложке из серой искусственной кожи. Комод сразу перекосился на один бок. Видимо, альбом поддерживал его в устойчивом положении.

Этот альбом домработница положила на столик, придвинула к нему оба стула, села сама и жестом пригласила Дусю.

Дуся села рядом.

Ксения Федоровна открыла альбом и перелистала его, ненадолго задерживаясь на каждой странице.

На первых страницах альбома были фотографии девочки, в которой Дуся разглядела строгое и недоверчивое выражение ее собеседницы. Вот та же девочка в школьном платье с белым передником… вот она же на школьном выпускном вечере…

На каждой странице домработница немного задерживалась – видимо, вспоминала, когда были сделаны эти фотографии, что тогда происходило в ее жизни…

На следующих страницах Ксения Федоровна сначала взрослела, потом постепенно старела, при этом почти не меняясь и сохраняя все то же недоверчивое выражение лица.

И только почти в самом конце альбома, на последних страницах, появились другие лица.

Сначала это был человек средних лет с породистым лицом и благородной сединой на висках, потом – он же, но уже совсем седой, и наконец – тот же человек, а рядом с ним – молодой мужчина с неприятным, но незапоминающимся лицом, единственной заметной деталью которого были темные, близко посаженные, слегка навыкате глаза.