Самоцветные горы - Мария Семенова

Небо промолчало. Каменистая земля под ладонями и утратившимичувствительность коленями была холодной, жёсткой и мокрой. А потом впередивспыхнул огонёк. Крохотный, далёкий-далёкий. Хономер даже принял его сперва зазвезду, равнодушно проглянувшую у горизонта, но огонёк жил.

Он двигался так, словно нёсшая его была невысокого роста ишла неспешной походкой, весьма мало заботясь, поспеет ли за нею измочаленныйХономер.

Жрец тихо завыл. И пополз, обдирая колени, вернее, почтипобежал на четвереньках туда, куда звал огонёк, всего более страшась, чтопотеряет его.

Это было давно,

Да запомнилось людям навек.

Жил в деревне лесной

Старый дед с бородою как снег.

Кособочился тын

Пустоватого дома вокруг:

Рано умерли сын

И невестка, но радовал внук.

Для него и трудил

Себя дед, на печи не лежал,

На охоту ходил

И хорошую лайку держал.

Внук любил наблюдать,

Как возились щенки во дворе:

Чисто рыжие – в мать

И в породу её матерей.

Но однажды, когда

По-весеннему капало с крыш,

Вот ещё ерунда! –

Родился чёрно-пегий малыш.

“Знать, породе конец! –

Молвил дед. – Утоплю поутру…”

Тут взмолился малец:

“Я себе его, дед, заберу!

Пусть побудет пока,

Пусть со всеми сосёт молоко…”

Но пронять старика

Оказалось не так-то легко.

Вот рассвет заалел…

Снились внуку охота и лес,

Дед ушанку надел

И в тяжёлые валенки влез.

Снился внуку привал

И пятнистая шёрстка дружка…

Дед за шиворот взял

И в котомку упрятал щенка.

“Ишь, собрался куда!

Это с пегим-то, слыхана речь!

Что щенок? Ерунда!

Наше дело – породу беречь.

Ну, поплачет чуток,

А назавтра забудет о чём…”

…И скулящий мешок

Канул в воду, покинув плечо…

“Вот и ладно…” Хотел

Возвращаться он в избу свою,

Тут внучок подоспел –

И с разбега – бултых в полынью!

“Что ты делаешь, дед!

Я же с ним на охоту хотел…”

Внук двенадцати лет

Удался не по возрасту смел.

Только ахнул старик…

Не успел даже прянуть вперёд,

А течение вмиг

Утянуло мальчонку под лёд.

Разбежались круги

В равнодушной холодной воде…

Вот такие торги

И такая цена ерунде.

Без хозяина двор,

Догнивает обрушенный кров…

…А в деревне с тех пор

Никогда не топили щенков.

Падение казалось ему бесконечным. Они словно зависли вполёте сквозь темноту и тишину таинственного Понора, в безмолвном средоточиинебытия, вне времени и пространства. Волкодав даже подумал о том, что именнотакова, наверное, смерть, – в то мгновение своей власти, пока ещё неоткрыла глаза высвобожденная душа… Только слишком уж долго тянулось этомгновение, да и вряд ли он смог бы в смерти что-то осознавать. А он осознавал,и притом даже больше, чем ему бы хотелось. Он всё ждал, чтобы они достиглиграницы, где, словно проглоченные, гасли все факелы и необъяснимо обрывалисьверёвки. Может, и их там, как те верёвки, размочалит, скрутит, порвёт?.. Однакограницы всё не было. Хуже того, не было и ощущения падения в глубину. Дажевоздух, казалось, не двигался мимо, не свистел в ушах, не бил снизу упругимиструями ветра. Они не то падали, не то возносились. От этого было ещё страшнейи мучительно хотелось неизвестно зачем прикрыть локтем лицо. Так помиморассудка делает человек, на которого валится неловко подрубленная лесина. Веннобязательно поддался бы природному побуждению, но это значило бы расцепитьруки, крепко обнимавшие Винитара и Шамаргана, и он, пересиливая себя, простождал. Может, чудо Понора было лишь сказкой, придуманной в утешение уходившим, анеобыкновенный полёт – шуточкой из тех, на которые так гораздо меркнущеесознание? Что же ТАМ, наконец? Самые что ни есть вещественные и жестокие камни,или лёд, или вода?..

Оказалось – вода. Но ничего похожего на ту гладь, которую сплеском разбивает сброшенное в колодец ведро… или, к примеру, три человеческихтела. Эта вода, да будет позволено так сказать, – разразилась! Онавозникла одновременно со всех сторон, сверху и снизу, и притом так неожиданно,словно падавшие тела не пробили поверхность, а материализовалисьнепосредственно на глубине.

Глубина, кстати, оказалась порядочная. Уши, вроде бынечувствительные после сокрушительного грохота обвала в тоннеле, самымнемилосердным образом заложило. Но теперь, по крайней мере, кругом была некакая-то запредельная тьма, а обычная вода из мира вещей, и Волкодав замолотилногами, радуясь вернувшемуся чувству верха и низа. Не помешало бы ещё хотьнемножко света, а всего лучше – солнца наверху, чтобы знать, далеко ли воздух,которого никто из них не успел запасти в лёгких. Но это было бы уже просто донеприличия хорошо, и потом, если им суждено выплыть, то они выплывут и втемноте… …Тем более что вода оказалась пресная и тёплая. Не такая, конечно, какв ласковом веннском озере в хороший летний денёк, но уж после ледниковойречушки, журчавшей в стылых глубинах, – как раз. В этой воде можно быложить. И уж величайший стыд был бы в ней потонуть…

Что нагрело здесь воду? Скрытый жар недр, не дававшийзимнему великану окончательно утвердиться на острове Закатных Вершин? Илибегство от человекоядцев занесло троих путешественников уже в такие пределы,где законы привычного мира не имели никакой власти?

Скоро узнаем…

Больше всего Волкодав опасался, что вот сейчас они стукнутсяголовами в подводный каменный потолок – и неминуемо задохнутся под ним.

Благодарение всем Богам, этого не произошло. Вот пересталотерзать уши давление, и последнее яростное усилие вынесло на поверхность всеходновременно. Воздух, сколько воздуха, чистого, живительно свежего!.. Волкодавсразу перевернулся в воде и выпустил из-под куртки Мыша. Шустрый зверёк завремя падения сквозь Понор успел юркнуть ему за пазуху, отлично зная, где самоенадёжное укрывище ото всех бед. К тому же они с Волкодавом не впервыеоказывались в воде, и сообразительный Мыш привык доверять воздушному пузырю,неизменно задерживавшемуся под плотной кожаной курткой. Этот пузырь и теперьего не подвёл. Основательно вымокший, но невредимый, Мыш перебрался на головухозяину и стал усердно отряхиваться. Потом бодро взлетел.