Аномалии - Сэди Тёрнер

синего: от насыщенного до бледно-голубого. Не сдерживаюсь и начинаю плакать. Моя жизнь должна быть не такой.

― Эй, ― обращается ко мне Кай. ― Я думал, что это тебя подбодрит, а не расстроит. Давай, выбери цвет океана и добавь его к своей татуировке.

С удовольствием указываю на тюбик, лежащий точно посередине, с насыщенным синим цветом морской волны.

― Куда тебе его добавить? ― спрашивает татуировщица со скучающим выражением лица.

― Вы можете сделать несколько капель воды вокруг бабочки, как будто она стряхивает их? — спрашивает Кай.

― Это не по протоколу.

― Вы перечите Заступнику? ― властно спрашивает Кай.

― Нет, сэр.

― Хорошо. ― Кай улыбается и смотрит на меня. ― Кива, ты получишь свой океан.

Мне набивают пять ярких синих капель, а потом мы вчетвером, держась за руки по парам, направляемся к хижинам.

Кай и Блу.

Дженезис и я.

Все три наших инструктора приходят, чтобы попрощаться. Инелия крепко меня обнимает, в отличие от Макса и Клаудии Дюрант, которые с гордостью жмут мне руку и приветствуют в элитной общине. Клаудия Дюрант предупреждает, что теперь мои отношения с людьми изменятся. Они реагируют на Заступников совсем по-другому. Она делится, что когда-то жила в Трудовой Общине, а после повышения друзья перестали ей доверять.

― Я никогда не слышала, чтобы Трудовые были Заступниками. Это слишком…

― Примитивно? ― смеется Клаудия Дюрант, и ее лицо впервые за все смену смягчается. ― Это правда ― Трудовые в редких случаях становятся Заступниками.

― Подождите. Вы тоже были Аномалией? ― Я шокирована. Мой идеальный инструктор выглядела так, как будто была рождена Заступником.

― Все наставники Аномалий тоже. Мы одного поля ягоды, да? ― Она улыбается. ― У Аномалий есть два пути. Они могут быть запечатлены сразу же, как Микаэла и Радар. Или, если они настолько уникальны, что не вписываются ни в одну из общин, Собек Васел лично приглашает их присоединиться к Заступникам.

― Так вы тоже были в такой же ситуации, как и я?

― Двадцать лет назад. На этом же месте. ― Она опускает воротник и показывает мне красивую бабочку цвета вороньего крыла с золотой полосой поперек правого крыла. ― Мне было даровано присоединиться к Заступникам и посвятить всю себя другим Аномалиям.

― Но вы сказали, что у Аномалий есть два пути. А что с Бертоном?

― Мы заговорились, Кива. ― Она прищуривается, и все следы дружелюбия исчезают. ― Всего хорошего.

Она официально пожимает мне руку и уходит, оставляя меня испуганной и заинтригованной нашим разговором.

В геликоптере по пути домой Анника и Рейн относятся ко мне, как к королеве. В их глазах я резко поднялась от изгоя до принцессы. Через некоторое время меня это начинает раздражать, и я закрываю глаза, притворяясь, что сплю. Абсолютно все в геликоптере относятся ко мне чересчур мило. Каким-то образом мне удалось превратиться из отверженной в знаменитость за каких-то несколько часов. Теперь я одна из элиты Собека — будущий руководитель Глобального Управления с более высоким статусом, чем у моих друзей. С более высоким статусом, чем у моего отца.

Я мчусь домой к папе, который обнимает меня и поздравляет с успешным завершением смены в Лагере Монарха. Он вручает мне мой купальник, зная, насколько сильно я хочу снова оказаться в воде. Насколько сильно хочу снова почувствовать себя обычной. И все же, не чувствую себя больше обычной. Пока плыву к рифу, я пытаюсь игнорировать незажившую кожу плеча из-за татуировки. Удаляясь от берега, начинаю обдумывать то, что со мной уже произошло и что еще случится. Через три года я окончу школу в Океанской Общине и буду запечатлена с Дженезисом, а затем нас припишут к одному из отрядов Заступников Собека. Все кажется таким простым. Таким обычным.

Все, что со мной случилось, можно назвать по-разному, но никак не обычным.

Вечером я ложусь спать в свою собственную кровать и слушаю, как волны ударяются о берег. Этот звук был чем-то вроде колыбельной для меня всю мою жизнь. Но, как только я засыпаю, подавленные воспоминания нахлынывают на меня. Мне снятся кошмары, настолько реальные и яркие, что я просыпаюсь с криком. Каждое утро просыпаюсь в мокрой от пота кровати и боюсь снова заснуть. Папа обнимает меня и гладит по мокрым от пота волосам, но это не защищает меня от моего подсознания. Мне снится один тот же кошмар: я кручусь круг за кругом, подвешенная к сводчатому потолку головой вниз, и наблюдаю, как мир крутится вокруг меня. Я закрываю глаза от сильного головокружения и зову на помощь, но никто меня не слышит. Неподалеку стоят взрослые, высокие люди в черной форме, они смеются и не обращают внимания на мой плач. Я пытаюсь пошевелить руками, чтобы остановиться, но они прижаты к телу и обмотаны шелковыми нитями, будто я в коконе. В ужасе открываю глаза, и мой взгляд останавливается на нем — я вижу свое отражение в его ясных голубых глазах. Одно его присутствие заставляет меня взять себя в руки. Он будет рядом со мной. Он меня защитит. И хотя я не могу остановиться, знаю, что нахожусь в безопасности. Но мальчик начинает плакать. Внезапно боль становится невыносимой для него. Я вижу руки, которые душат его, и чувствую, как меня тоже душат. Почему? Я просто не могу понять, почему так происходит. Как раз в тот момент, когда я уверена, что умру, все заканчивается. Я чувствую, как часть меня покидает тело, уходит, чтобы никогда не вернуться. Кто-то украл часть меня, часть моей энергии, которую используют, чтобы стать сильнее.

Я просыпаюсь с криком, умоляя отпустить меня.

Это происходит ночь за ночью. Я не могу плавать, я не могу сфокусироваться на учебе или друзьях, только на ужасных кошмарах, которые захватили мою душу. Мой разум открывается с той стороны, которую я не понимаю. Я вижу то, чего нет. Я помню вещи, которые не должна помнить. Я думаю, что схожу с ума, но боюсь рассказать об этом. Странным образом, единственным человеком, с кем я хочу говорить, является Кай. К несчастью он за сотни миль в Центральной Америке. Нам удается общаться каждый вечер. Мы либо используем двухмерный face talk на наших планшетах, или я вбиваю его код в свои идентификационные часы, и появляется его голограмма, так что я могу видеть его трехмерное изображение. Мы разговариваем, но речь никогда не заходит ни о чем серьезном. Хотя