Взорванная тишина - Виктор Дьяков

– Если брать чистый доход за вычетом того, что я заплатил, что-то около восьмисот тысяч…

Месяц за это вкалываем, а тут за день… Семью Машунь кормить, одевать надо… сама понимаешь.

Ну, что возьмёшь?

– Не Коль… не сумею я… продавать… ходить куда-то… не могу. И взять совестно… Извини.

– Ну вот… совестно ей. Начальство завод себе целый приватизировало по дешёвке. Хапнули, а сейчас его толкают на сторону. Им нас накалывать не совестно, а нам у них воровать совестно. Они и при коммуняках у корыта были и сейчас при деньгах, а мы значит нищие, но честные. Они же нас всю жизнь обворовывали, недоплачивали нам, пойми Машунь. Мне, отцу твоему недоплачивали. Отец твой, сколько телевизоров наконструировал, а потом по цехам бегал улучшал, да доводил, дни напролёт тут просиживал, я же помню? Вот здоровье-то и надорвал. Сколько ему было, когда умер… пятьдесят три? Он до пенсии даже не дотянул, на этих гадов вкалывая, а ты говоришь совестно. Они за эти деньги, что ему, мне недоплачивали, в большую политику поигрывали, Фиделя, всяких там Душ Сантошей содержали, а сейчас заводы себе поприватизировали и опять мы в дураках… Нее Машунь, я своё беру. Я у этого государство только ПТУ, ремеслуху поганую имел, а их детишки за мой счёт МГУ и МГИМО бесплатно позаканчивали, чтобы лёгкий хлеб иметь, политической трепологией заниматься. Нее, меня совесть не мучает. И тебя не должна, эти суки и тебе за отца твоего должны… На возьми, – Овсянников протягивал связку умножителей и горсть транзисторов, – Здесь больше чем на полста тысяч.

– Нет Коль… я не могу… я всё понимаю… но не могу, – Маша повернулась и чуть не бегом пошла к станции метро.

– Эээх, а ещё папа еврей… – с сожалением смотрел вслед Овсянников.

Солнечным июньским днём двухтысячного года молодцеватый старик, в котором сразу угадывался бывший офицер, провожал в Шереметьевском аэропорту свою дочь, зятя и внука. Они летели по турпутёвке на Кипр. Старик проследил из галереи за благополучным взлётом самолёта и уже собирался покидать аэропорт…

– Товарищ майор?!

Старик не отреагировал на этот обращённый к нему возглас. Ведь прошло уже пятнадцать лет, как он уволился в запас, к тому же уволился не майором, а подполковником. Но рослый худощавый, начавший седеть мужчина средних лет подошёл к нему вплотную, он приветливо улыбался. Старик с полминуты вглядывался в него, прежде чем они обнялись…

В ту декабрьскую ночь 1974 года выпал обильный снег. Всегда чутко спавшую жену майора Шутова разбудил какой-то неясный шум за окном. Прислушавшись, она так и не поняла, что это может быть. Муж, вернувшийся со службы, поздно спал крепко. Часы показывали половину седьмого… шум за окном не прекращался…

– Коль… Коля, – она потрясла мужа за плечо.

– Что такое, – почти сразу сбросил с себя оцепенение сна Шутов.

– Коль… у нас под окном кто-то возится… шум какой-то, – тревожно проговорила жена.

– Что… кто возится? Времени сколько?… Фу ты… рано же ещё…

– Под окном кто-то у нас… минут пять уже…

Шутов уловил тревогу в голосе жены и усилием воли отогнал последние остатки сна.

– Чёрт… темень же ещё, – он встал, одел галифе, валенки, накинул «танкач»…

Выйдя из дома, майор увидел солдата в бушлате, шапке с опущенными ушами и завязанными под подбородком, в руках у него была деревянная лопата. Он расчищал заваленную ночным снегопадом дорожку от казармы к крыльцу его квартиры.

– Кто такой!? – командирски крикнул Шутов.

Солдат прекратил работу, вытянулся по стройке смирно.

– Рядовой Швайгерт, товарищ майор!

– Что здесь делаешь?

– Старшина приказал чистить дорожку от казармы к плацу.

– Ну, а зачем же ты её к ДОСам чистишь.

– Там я уже всё сделал, вот и решил дальше почистить…

Солдат стоял худой, длинный, изморозь от дыхания покрывала его брови и края нелепо завязанной под подбородком ушанки… Шутов догадывался, молодой солдат не захотел возвращаться в казарму до завтрака, где «старики» наверняка заставили бы его делать что-нибудь унизительное… он предпочёл сделать больший объём работы, нежели ему приказали, но не идти в казарму. Это было яснее ясного. Шутова удивило другое – солдат казарменным «пинкам» предпочёл труд, в то время как подавляющее большинство прочих новобранцев работать не любили, более того, некоторые предпочитали побои старослужащих любому труду…

– Всё… здесь работу заканчивай… Иди лучше от продсклада снег отбрось.

– Есть, – солдат чётко, насколько позволял снег, повернулся вместе с лопатой, которую он держал как карабин у ноги, и пошёл, пытаясь «печатать» строевой шаг.

Шутов взглянул на градусник, прикреплённый возле оконной рамы. Ртутный столбик застыл возле отметки –26…

– Ну, что там было? – встретила его вопросом поднявшаяся с постели жена.

– Солдат это… снег чистил.

– Кто же это догадался его сюда прислать… опять старшина прогибается?

– Да нет, сам. Свою работу сделал и пашет себе дальше.

– Странно… Откуда он такой? – удивлённо спросила жена.

– Да ничего странного, последнего призыва, немец из деревни, из Кемеровской области.

– А, немец, ну тогда всё ясно… Смотри, как бы не заездили его. Он парень видимо безотказный, будет за всех работать.

– Я вот тоже боюсь… Ладно, давай ребят буди, скоро уже школьная машина подъедет, – Шутов взглянул на часы и пошёл к умывальнику бриться. Начинался очередной рабочий день командира отдельного зенитно-ракетного дивизиона майора Шутова…

Всю зиму рядовой Эдуард Швайгерт, что называется «пахал по чёрному», лопатил снег, ломом и киркой колол мёрзлый уголь и возил его на тачке в кочегарку, «драил» полы в казарме, перебирал гнилую картошку в овощехранилище, чистил «авгиевы конюшни» дивизионного подсобного хозяйства… После всего этого обычная боевая подготовка казалась лёгкой, шла в охотку, а политзанятия, так вообще приравнивались к отдыху. Далеко не каждый из «салаг» выдерживал эти первые полгода службы «от звонка, до звонка». Многие всячески пытались «шлангонуть», провалятся как можно дольше в санчасти, или пристроиться на какой-нибудь «не пыльной» должности, если повезёт, секретчиком, например, или каптёром. Швайгерт, тощий, жилистый, в чём душа держится, выдержал, с удивительным постоянством сочетая в себе трудолюбие и какую-то особую, немецкую исполнительность…

Дивизиону по договорённости с районной администрацией и рыбнадзором на побережье водохранилища выделили небольшую бухточку, куда специально наряжался солдат, который совместно с местным жителем, ветераном Отечественной войны, неким Самсонычем, занимался ловлей рыбы. Благодаря этому в дивизионе с весны по осень не переводилась свежая рыба. В тот год весной на «рыбалку» командировали старослужащего Петренко…