Золотой грех - Кирилл Казанцев

Борисов почесал нос и посмотрел на календарь. 1988 год плюс двадцать лет. Получается, что Ложкин, если не подох в колонии, вышел на свободу в 2008 году. И вполне ему могло хватить времени на организацию и подготовку мести своему бывшему коммерческому партнеру. А если еще не все удалось конфисковать, если он умно распорядился и не оставил деньги в бумажках, то у него и средства могли найтись на все это. И тогда Давыдов не просто в опасности. Он сам и вся его семья в смертельной опасности, потому что, отсидев двадцать лет, Ложкин мог просто осатанеть от жажды мести. Он мог, только ею питаясь, и выжить там в эти страшные для него годы. У-у, ребята, а дела-то наши плохи!

Борисов набрал номер Шаповалова и только потом посмотрел на часы. Он невольно поморщился, но решил, что дело того стоит.

— Але, Сергей, не спишь?

— Что у тебя? Что-то срочное? — спокойно ответил голос Шаповалова.

— Помощь нужна, Серега. Ты не мог бы попросить нашего шефа поднять дела на осужденного в 1988 году Владимира Николаевича Ложкина в Чите. Очень интересно, выжил ли он в колонии, где сидел, вышел ли, как и положено ему было в 2008 году?

— Что, нарыл версию с вендеттой?[3]

— Думаю, что ты бы тоже пришиб кого угодно, отсидев единолично за общие делишки двадцатку. Лучшие годы молодого парня.

— Та-ак! Это уже серьезно, Геша.

Борисова в предоставленных ему Ковалем материалах заинтересовало еще одно лицо. В материалах она фигурировала не просто как гражданка Самохина Лидия Ивановна, пару раз она там именовалась как невеста подсудимого Ложкина. А вот и лист допроса Самохиной. Город Чита, улица Профсоюзная, дом 27. И все? Борисов полез в карту Читы и без труда установил, что это частный сектор. Вряд ли, конечно, но устанавливать ее придется. Столько лет прошло. А она моложе Ложкина и Давыдова на пять лет, значит ей сейчас 48 лет. Если жива.

Профсоюзная улица уходила от центра в хвойные леса и блистала лужами в ямах разбитого асфальта. Недавно поставленные бетонные столбы освещения были еще не подключены, а старые деревянные столбы уже убрали. Борисов представил, какая тут темень вечером, и ему стало грустно. В центре люди живут, и здесь тоже. Все граждане одного города, а какая разница в условиях. Пасынки и падчерицы!

Двадцать седьмой дом он нашел сразу. Цифра была грубо нанесена краской малярной кистью прямо на почтовый ящик на низенькой калитке. А за калиткой неухоженный сад, заросший высокой сорной травой и кустарником. Нет в этом доме благополучия, это было видно сразу. Хорошо еще, чтобы здесь не было и собаки. В планы Борисова не входило громко призывно кричать и барабанить в калитку на всю улицу. Он предпочитал, чтобы вообще никто не знал о его визите.

Рискнув, он повернул щеколду и проскользнул во двор. Протоптанной тропинкой прошел до покосившейся веранды, взбежал по расшатанным ступеням и поднял руку, чтобы постучать.

— Эй, милок, а тебе кого надо-то?

Оглянувшись на голос, Борисов увидел бабку лет восьмидесяти, тяжело опирающуюся на палку. Она шла со стороны почерневшего от времени деревянного покосившегося туалета. Картина запущенного двора, внешний вид этой явно одинокой старухи в застиранном коричневом платье, с выбившимися седыми прядями из-под косынки, терзаемой, видимо, болями в ногах и спине, то, что ходит она в уличный не обустроенный туалет, — все вызывало какую-то горькую грусть.

Борисов вспомнил, как он восемь лет назад помогал другу перевозить из деревни его бабушку. Старой женщине совсем стало невмоготу жить одной, но ей было очень тяжко покидать родные стены, ведь старики «прикипают» к месту прожитыми годами, воспоминаниями. И хотя друг Борисова в доме своей бабушки сделал теплый туалет со сливом, оборудовал дом газовым котлом, все равно бабушке там одной оставаться было тяжело. А тут… «Одинокая», — решил Борисов.

— Здравствуйте, бабуля! — бодро приветствовал он старушку. — Как здоровье?

— Да уж какое мое здоровье, — привычно прокряхтела женщина, подходя к незнакомцу и разглядывая его лицо. — А тебе чего надо-то? Ты не из собеса?

— А вы сядьте, сядьте, — бережно взял Борисов бабушку под локоть, помогая ей взобраться по ступеням на веранду и усаживая на стул. — Я женщину одну разыскиваю, которая здесь жила очень давно.

— Женщину? Это как давно-то? До войны, что ль?

— Нет, позже, бабушка. А вас как зовут-величают, бабуль? Меня зовите Геннадий.

— Ишь, Геннадий, — с доброй улыбкой произнесла бабка. — Барское имя. А меня все Захаровной зовут. По-простому.

— Ну и хорошо, очень доброе прозвище, — улыбнулся Борисов. — И отца своего не забываете, если вас по отчеству величают. Вроде как и все его поминают, когда к вам обращаются.

Он специально не торопился со своим делом. Хотелось просто посидеть, поговорить, доставить этой бабушке удовольствие. Вряд ли она избалована гостями и просто человеческим вниманием. Борисов всегда жалел одиноких стариков. Стоило представить, что эти люди чувствовали, глядя на окружающий мир, в котором живут семьями, живут вместе с близкими, делают друг другу подарки к праздникам, где в семье много шума и детского смеха. Смотрят они на этот мир, а потом заходят в свои пустые дома и садятся у окна на лавку. Они как брошенные дети, потому что беспомощные. А еще они невероятно усталые, потому что вытащили на своих плечах целую жизнь.

— Когда-то, — начал рассказывать Борисов, — двадцать с лишним лет назад здесь, в этом доме, жила девушка Лида, Лида Самохина. Она ваша родственница?

— Лида-то? Внучка она мне. Только живет она в городе.

— Навещает? — машинально спросил Борисов.

— А как же, — грустно заявила старушка, — на каждые праздники приезжает. И гостинцев привезет, и внуков погостить. Одна она ведь, одинокая. Я уж и пыталась сказать, чтоб на меня, старуху, не тратилась. Мне ведь все одно скоро собираться, так чего ж на меня тратить деньги. Лучше бы детишкам лишнюю конфетку купила. Мне-то много не надо. Чего положено, я на смерть приготовила, а остальное люди сделают.

Борисов поперхнулся. Наступил самый неприятный момент. Сейчас он должен выяснить адрес Лидии и уйти. Как-то это было нечестно, неправильно. И понимал, что мир большой и каждого одинокого старика не обогреешь, а все равно было стыдно. Как будто, уходя, он предавал человека, который тебе обрадовался, с удовольствием с тобой поговорил, душой маленько оттаял. Как будто ты ему устроил маленький праздник.

Однако работа есть работа. Пришлось объяснять, точнее, врать, что с Лидой они в одной школе учились, а теперь вот он пытается встретиться и собрать одноклассников на встречу. Довод показался старушке убедительным и достойным внимания. Она кряхтя ушла в дом и вернулась с конвертом.

— Накась! — по-деревенски в одно слово сказала она. — Тут вот адрес ее написан.