Великая Испанская империя - Томас Хью

Мексиканские писцы и художники ощутили себя востребованными в эпоху имперского правления: они писали христианские фрески и расписывали кодексы, которые считались способом учета дани с туземцев и юридическими доказательствами в судах. Многие мексиканские религиозные объекты были «адаптированы» под христианскую веру. Так, большая индейская чаша из базальта стала купелью для крещения в столичном соборе, пускай резьба на ней снаружи свидетельствовала, что ранее эта чаша использовалась в человеческих жертвоприношениях‹‹194››. Местные живописцы создавали замечательные композиции христианских образов на основе европейских печатных листов. Разрисовывание рукописей не только служило целям религиозной пропаганды, но и являлось дополнительным доказательством в спорах о наследовании и имуществе, о статусе и трудовых затратах. Кроме того, эти рисунки находили и иное применение: знаменитый, ныне утерянный lienzo de Tlaxcala, «холст из Тлашкалы» (ок. 1550) искажал историческую правду в угоду политике; на нем изображалось братание Шикотенкатля, владыки Тлашкалы, с испанцами в 1520 году, а опускалось то обстоятельство, что ранее этот владыка доблестно сражался против завоевателей‹‹195››.

В обоих Новой Испании (Мешико) и в Перу (Лима) 1560-е годы ознаменовались необычными событиями. Сначала обсудим происходившее в Новой Испании. С одной стороны, было достигнуто понимание между испанскими конкистадорами и покоренными индейцами. Контролируя американское общество сверху и опираясь на местных старейшин (тлатоков), Кортес и его сотоварищи и преемники с легкостью подчинили себе тысячи индейских работников. Францисканский монах святой Мотолиния свидетельствовал об этом в своем опровержении «гнусных преувеличений», как он выражался, Бартоломе де Лас Касаса‹‹196››. В дальнейшем большинство индейцев перешло в прямое подчинение короны. Завоевание существенно ослабило недавно крепкие племенные союзы, наподобие тех, что имелись в Мексике, и укрепило менее сплоченные союзы, вроде Чалка‹‹197››. В 1564 году visitor Херонимо де Вальдеррама, гражданин Талаверы-де-ла-Рейна и выпускник университета Саламанки, докладывал королю, что святые отцы как будто надеются на скорое отмирание обычая выплаты дани. (Следует отметить, что эта индейская дань составляла немалый процент общего дохода колоний.) В 1561 году городской совет Мешико / Теночтитлана рекомендовал, чтобы шесть из двадцати четырех советников в городе впредь были индейцами. Следует «всемерно закреплять сотрудничество и близость двух народов». Современный историк Феликс Хинц полагает доказанным, что древние индейские культуры «никоим образом не подавлялись полностью, они искоренялись лишь частично, а многие [коренные] культуры благополучно пережили завоевание»‹‹198››.

Ряд реформ, на которых настаивали завоеватели, виделся безотлагательным — в первую очередь это отказ от человеческих жертвоприношений, ликвидация мексиканского жречества, установление моногамии, ликвидация прежних мексиканских школ и отмена былой системы дани. Другие реформы являлись менее очевидными, к примеру, стремление «гуманизировать» положение туземцев-рабов по сравнению со свободными работниками и вообще положить конец практике рабовладения. Также вскоре испанская корона позволила индейским принципалам — бывшим аристократам павшего режима, членам старых королевских семейств и даже просто старейшинам — носить мечи, пользоваться огнестрельным оружием и ездить на оседланных и взнузданных лошадях. Некоторые местные князьки вернули себе прежние титулы и владения и обрели возможность передать имущество и чины своим потомкам‹‹199››.

Надежные маршруты снабжения к тому времени связывали город Мешико с портами Карибского бассейна, причем доставка грузов становилась все проще и эффективнее. Уже в 1540 году обозы в сотню мулов исправно передвигались от Веракруса к Мешико / Теночтитлану и обратно, а чуть позже Такуба, расположенная недалеко от столицы на западе, регулярно получала по 3000 лошадей. К 1600 году в Мешико ежедневно прибывало 3000 мулов.

Частные испанские гасиенды[42] (фермы), свободные от каких-либо феодальных оброков или обязательств «отслужить», к 1560 году существенно потеснили энкомьенду. Трое детей Монтесумы сравнительно просто добились причисления к испанскому колониальному дворянству. Несколько лет спустя туземцы-советники города Уэхосинго на восточном склоне вулкана Истаксиуатль («Белая женщина») благодарили монарха за важные для них особенности испанской политики: «Вашему Величеству следует знать, что благо, коим всех нас наделили, душевно и телесно, через поселение [в новом городе], вызывает восторг, неподвластный описанию. Теперь любой из нас, если захворает, может исповедаться и принять отпущение грехов, а его сосед может помочь ему, и, он если того захочет, этого человека похоронят в церкви… Еще мы ныне вольны приходить и слушать проповеди и мессы и жить вместе, как подобает людям… Все это было невозможно, покуда мы проживали по отдельности в горных долинах»‹‹200››. Подобное утверждение выглядит довольно необычным и свидетельствует о благих последствиях прихода испанской империи в Новый Свет, пускай этими благами наслаждалось лишь меньшинство naturales. Город, о котором шла речь, ранее был энкомьендой конкистадора из старой Кастилии, Диего де Ордаса (соратника Кортеса).

Сотрудничеству между народами, покорившим и покоренным, содействовало внедрение на американскую почву и распространение принципов кофрадии, мирского братства тех, кто чтил какое-либо божество или Приснодеву. Членство в таком братстве сулило духовное утешение и порождало ощущение коллективной идентичности. Возникли кофрадии в старой Испании. В одной только Севилье насчитывалось не меньше дюжины братств, основанных еще в пятнадцатом столетии (некоторые из них, отмечу, уцелели до двадцать первого века). Некоторые из них учредили собственные «филиалы» в Мексике шестнадцатого столетия, а еще больше таких заокеанских «представительств» появилось век спустя. Широко мысливший францисканский миссионер Педро де Ганте с 1520-х годов пытался сочетать христианские обряды и практики с местными обычаями и традициями. Американские кофрадии потому нередко возникали на территориях, где ранние миссионеры рассказывали о каком-либо конкретном святом или о какой-то священной реликвии. Зачастую подобные культы становились своего рода «синкретическим компромиссом» между христианством и язычеством‹‹201››.

Новая Испания после завоевания во многом осталась такой же, какой была; как пишет Жак Сустель в своей замечательной книге «Повседневная жизнь древней Мексики», это была «мозаика городов»‹‹202››. Кабеса, то есть главный город, являлся местом проживания старой аристократии, центром сбора дани, а также «фокусом» для найма рабочей силы. Но уже во втором поколении после завоевания былая индейская аристократия лишилась прежней власти и могущества, а потому изменились и условия сбора дани, и политика трудового найма. Достаточно быстро «ядерной общиной» Новой Испании сделалась частная гасиенда‹‹203››, причем вопреки тому, что все коррехидоры (советники) декларировали приверженность христианским принципам, в том числе обязательствам справедливо относиться к индейцам и их владениям, требовать от испанцев, например, не наносить урон местным сельскохозяйственным угодьям при выпасе своих стад. Тем не менее к 1560-м годам из тридцати шестидесяти энкомьенд в одной только долине Мешико одиннадцать вернулись под контроль короны и обеспечивали три четверти дохода от общего количества энкомьенд‹‹204››. Эти владения изъяли после кончины первых владельцев, и это сулило возможность новых перераспределений земель.