Особый отдел и око дьявола - Николай Чадович

Поднявшись на крыльцо, Ширяев ломиться в дверь не стал, а вежливо постучался. Изнутри раздался глухой голос:

– Кого господь дарует?

– Люди добрые к тебе, отец Никита, – вкрадчивым голосом сообщил Ширяев. – Раб божий Борис и государственный муж, присланный к нам править порядок.

– Ну так заходите, не стойте на морозе, – ответил священник. – Только дверь широко не открывайте. Крестильню выстудите.

Ширяев уже хотел было войти в церковь, но Цимбаларь придержал его.

– Пойди погуляй пока, – сказал он. – Я с батюшкой без свидетелей хочу поговорить.

– Будет исполнено! Считайте, что меня уже нет, – упругой походкой таёжного охотника (или ночного разбойника) Ширяев сбежал с крыльца.

Отец Никита оказался ещё нестарым мужчиной с небольшой рыжей бородкой, высоким лбом и цепким взглядом. Деревенские старушки, не пропускавшие ни одной службы, наверное, души в нём не чаяли.

Голос, первоначально показавшийся Цимбаларю глухим (виной тому, наверное, была толстая дверь), на самом деле оказался звучным и проникновенным. Одет батюшка был в повседневную тёмную рясу, единственным украшением которой служил тяжёлый бронзовый крест, спускавшийся чуть ли не до пояса.

Сославшись на срочные дела, он попросил немного подождать и скрылся в боковой комнатушке, расположенной под лестницей, ведущей на звонницу.

В церкви было холодно, хотя и не так, как на улице. Являясь человеком, от религии бесконечно далёким, Цимбаларь тем не менее мог отличить алтарь от аналоя, а клирос от хоров. Кроме того, он знал, что массивная шестнадцатирожковая люстра, свешивавшаяся с потолка, называется паникадилом.

Повсюду горели свечи, а в воздухе стоял сладковатый и печальный запах ладана. Не сумев побороть любопытство, Цимбаларь приблизился к высокому, пятирядному иконостасу, откуда на него с укором, печалью и сочувствием взирали почерневшие от времени лики святых. С превеликим трудом можно было узнать сидящего на троне Иисуса, скорбящую Богоматерь, крылатого Иоанна Крестителя.

Внезапно сзади раздался голос батюшки:

– Любуетесь?

Цимбаларь, не терпевший, когда к нему приближаются со спины, ненароком вздрогнул, но воли чувствам не дал и смиренно произнёс:

– Иконы-то у вас все старинные. Наверное, немалых денег стоят?

– Я бы не сказал, – ответил батюшка. – Есть, конечно, парочка древних, предположительно афонского письма, но я их держу отдельно. Не ровён час кто-нибудь позарится. Зимой и весной к нам не доберёшься, но летом туристы наведываются. Кто знает, что у них на душе?

– Да, такого прибора ещё не изобрели, чтобы в человеческих душах читать, – согласился Цимбаларь. – Это уже скорее по вашей части.

– Душа человеческая подвластна только Создателю, – мягко возразил батюшка. – Мы же, по мере своих сил, только облегчаем её пребывание в земной юдоли.

Заметив, что Цимбаларь ёжится от холода, он добавил:

– Пройдёмте в крестильню. Там температура вполне сносная.

Действительно, в находившейся под лестницей комнатке был настоящий рай – и всё благодаря электроплитке, на которой сейчас грелось ведро с водой. Тут же стояла и наполовину полная купель, в которой плавал лёд.

– Не застудите младенца? – поинтересовался Цимбаларь.

– Не беспокойтесь. За пятнадцать лет моего служения такого ещё не случалось… Вообще в Чарусе на удивление низкая детская смертность. Несмотря на почти полное отсутствие медицинской помощи. С чего бы это?

Дабы польстить батюшке, Цимбаларь ответил:

– Наверное, доходят ваши молитвы до бога.

– Не в этом дело. Когда церковь стояла закрытой, было то же самое. Сходите летом на здешнее кладбище. Не найдёте ни одной детской могилки.

– Зато людей в цветущем возрасте там хоть отбавляй, – заметил Цимбаларь.

– Значит, таково было их земное предназначение.

– В тридцать лет умереть на вилах? – с сомнением произнёс Цимбаларь. – Или в двадцать пять отравиться таблетками?

– На всё воля божья. – Похоже, у священнослужителей это была такая же дежурная фраза, как «предъявите документы» – у милиционеров.

– Считаете, что в Чарусе бал правят божьи силы? – осведомился Цимбаларь.

– А вы, кажется, придерживаетесь другого мнения?

– Я придерживаюсь фактов. Двадцать необъяснимых смертей за десять лет – это кое-что значит.

– За всю историю христианства абсолютно объяснимой можно считать только одну смерть, – спокойно произнёс батюшка. – Смерть нашего Спасителя… Вы крещёный?

– Да, – кивнул Цимбаларь, – но верующим себя назвать не могу.

– Ничего страшного. Приходите на воскресную службу, и вполне возможно, что благодать божья снизойдёт на вас.

– Будем надеяться… Но говорят, что на ваших прихожан снисходят также и психозы.

– Религиозный экстаз нельзя считать психозом… Хотя кое в чём вы, конечно, правы. Кликуш и чокнутых здесь хватает. Проклятие многовекового идолопоклонства довлеет над Чарусой. Я уже не говорю о семидесятилетнем произволе богомерзкой власти, когда храм был превращён в конюшню, а священник повешен на звоннице… На протяжении долгого времени тут селились беглые преступники, каторжники, дезертиры, изгои. Этой публике было далеко до душевного здоровья. То же самое можно сказать и об их потомках. Когда кем-нибудь из прихожан окончательно овладевают бесы, я вынужден прибегать к обряду отчитки или, используя терминологию католиков, к экзорцизму. На это у меня есть особое позволение митрополита, а оно даётся далеко не каждому.

– И часто вам приходится производить… отчитку? – на незнакомом слове Цимбаларь запнулся.

– Гораздо чаще, чем мне хотелось бы.

– Вы можете назвать имена людей, над которыми свершался этот обряд?

– Не могу. Это тайна церкви. Такая же, как и тайна исповеди.

– Я собираюсь навести здесь порядок. Неужели вы не хотите мне помочь?

– Наоборот, я приветствую ваши намерения. Но церковь у нас, слава богу, отделена от государства. Вы действуйте своими средствами, а я буду действовать своими. Нам даже не обязательно согласовывать свои усилия. Апостол Фома учил, что к общей цели можно идти разными путями.

Наступило молчание, которое нарушил, казалось бы, совершенно неуместный вопрос Цимбаларя:

– Почему бы вам не поставить здесь печку?

– В божьем храме может гореть только одно пламя, пламя свечи, – ответил батюшка. – А единственный дым, дозволенный в этих стенах, дым кадильниц. Что касается печи, то это исконный атрибут дьявола. Истинным христианам мороз не страшен. Впрочем, как и другие жизненные тяготы. Верить – значит терпеть. Пример тому подаёт сын божий… Простите, но через четверть часа начинается таинство крещения. А перед этим мне нужно помолиться.