Марк Шейдер - Дмитрий Савочкин

Конечно, плечевую могут избить и отобрать деньги, или выбросить на ходу из машины, или задушить во время полового акта – мало ли на дороге извращенцев? Плечевой могут сломать пальцы за плохую дрочку или выбить зубы, если она укусит член на минете. Но умирают они не от этого. Если дальнобойщики узнают, что плечевая больна сифилисом, они вывозят ее подальше от чужих глаз, куда-нибудь в тупик проселочной дороги, обливают бензином и сжигают.

Живьем.

Конечно, говорил терпила, сам он никогда ничего такого не делал, да и вообще он брезгует плечевыми. И никто из его знакомых ничего такого не делал, по крайней мере, ему об этом не рассказывал. Но слухи же ходят.

Чтобы сжечь плечевую, нужно всего лишь пять литров бензина, не больше. Когда терпила рассказывал об этом, его глаза горели. Можно связать ее или держать – нужно как минимум три человека, – но лучше всего просто оглушить. Бензин надо медленно лить на голову, удерживая плечевую вертикально.

Мне показалось, что, если я спрошу его, как приготовить холодец из человеческой голени, он взахлеб расскажет об этом с мелкими подробностями, даже подходящие специи перечислит.

Вылив половину отведенного бензина – то есть два с половиной литра, – надо проверить, не осталось ли на теле плечевой сухих мест. Если остались – полить. Затем остаток бензина, так же, не спеша, вылить на голову. После этого плечевую кладут на землю и поджигают. Ноги все же лучше связать, иначе можно получить мечущийся в разные стороны факел, поджигающий всех и все, с чем он соприкасается.

Мое воображение забросило меня в Испанию, в семнадцатый век, к кострам инквизиции.

Можно, говорит терпила, привезти несколько подружек плечевой, которую сжигают, – в педагогических целях, конечно. Чтобы они запомнили, что надо регулярно проверяться и при малейшем подозрении на сифилис съезжать с трассы. Чтобы рассказали другим. Ведь если дальнобой заразит сифилисом свою жену, она может решить, что он ей изменяет. Не дай бог, разведется.

Конечно.

Не дай бог.

Трассовичка протягивает мне одноразовый стаканчик, наполненный водкой, и я беру его без лишних вопросов. Если ее подруга умерла от сифилиса, то мне совершенно неинтересно, как это случилось.

– Она кололась, сначала какой-то дешевой дрянью, потом какой-то дорогой дрянью, которую покупала у Ханны, – говорит трассовичка. – Я всегда думала, что она умрет от передоза.

Я понятия не имею, кто такая Ханна и почему у нее дорогая дрянь, хотя вроде бы и должен знать об этом все, но я согласен, что все и всегда происходит не так, как планировалось. Я выпиваю стакан, не притормаживая.

Мы несемся на скорости в сто десять километров в час по ночной трассе, покрытой тонким скользким покрывалом, в свете фар кружится ставший вдруг видимым и осязаемым ветер, мимо по обеим сторонам дороги проносятся деревья, впереди уже показались освещенные заревом терриконы, и трассовичка вдруг говорит:

– Донбасс – это кладбище богов.

– Что? – спрашиваю я. Мне кажется, что я услышал фразу неправильно или что трассовичку уже окончательно развезло к тепле, и она начала нести всякий вздор. Но я услышал все правильно, и трассовичка совсем не была пьяна.

Она налила нам еще по стакану.

Нет, она не имела в виду свою подругу.

Она объяснила мне, чем был Донбасс во времена Советского Союза и даже раньше. Тогда никто не относился к шахтерам как к обездоленным людям. На Донбасс съезжались работники со всей страны. Чтобы построить и укрепить новое государство, советская власть отчаянно нуждалась в энергоресурсах. Именно потому, кстати, ДнепроГЭС был такой важной стройкой. Но электроэнергию нельзя было взять в кулак и отнести в другое место – чтобы ее переносить, нужны были провода или конденсаторы, а это было слишком дорого. Самым ходовым энергоносителем был уголь. Именно поэтому, когда стало понятно, что в междуречье Северского Донца и Кальмиуса находится один из величайших в мире угольных бассейнов, на его разработку бросили все силы.

Она так и сказала «междуречье».

На Донбасс переезжали не просто семьями – ехали целыми районами и деревнями. На Донбассе для каждого была работа, и работа прекрасная, высокооплачиваемая. Несмотря на то что сюда частенько привозили бывших уголовников – часто даже были готовы скостить им срок, если они соглашались работать в забое, – престиж профессии шахтера не падал.

Стаханов был первым настоящим советским идолом. Все, что надо было в то время для славы, – это взять отбойный молоток, спуститься в забой и перевыполнить план.

Для шахтеров строили новые дома, микрорайоны, целые города.

Шахтеров награждали медалями, помещали их фотографии в газетах.

Шахтеров кормили и одевали по первому классу.

Трассовичка спрашивает меня, знаю ли я, что в Советском Союзе всего три места снабжались по первому классу: Москва, Дальний Восток и Донбасс?

Я не знал.

На фоне разоренной, измученной, голодающей страны Донбасс смотрелся как вотчина богов.

– Все эти человекобоги уже в земле, – говорит трассовичка.

На Донбассе до сих пор встречаются их останки.

Все эти памятники, прекрасные парки и недостроенные микрорайоны.

– Здесь похоронены самые лучшие человеческие намерения, – говорит трассовичка.

Толстые пласты угля уже разработаны, появилось множество других источников энергии, гораздо более дешевых, и в довершение всего Советский Союз, тот самый Советский Союз, что так пестовал и лелеял донбасского шахтера, прекратил свое существование. Шахты стали убыточными, предприятия позакрывались, и чудовищно расплодившимся потомкам переселенных уголовников больше нечем заняться, кроме как пить и резать друг друга кухонными ножами. Земля не выдерживает такого числа нахлебников.

Им некуда больше плодиться.

Им некуда отсюда деваться.

Им осталось только вымирать.

Двадцать лет назад в Британии по приказу премьер-министра все нерентабельные шахты просто закрыли. Забастовки, протесты и масштабные бунты, переходящие в столкновения с войсками, продолжались затем целый год. Но проблема была решена. Иногда мне кажется, что как-то так надо поступить и с Донбассом. Лучше отрубить зараженную гангреной руку одним махом, чем годами наблюдать ее гниение.

– Донбасс – это кладбище богов, – говорит трассовичка.

Вокруг нас тьма, кое-где рассеивающаяся красноватым заревом, и гигантские силуэты терриконов. Продолговатые черные насыпи высотой с многоэтажный дом, вечно нагретые и дымящие, они действительно похожи на огромные могилы. Машина несется по скользкой неосвещенной дороге со скоростью сто двадцать километров в час, там и тут небо озаряется пламенем из труб, по которым отводят метан из забоя, и мне вправду начинает казаться, что здесь, под этими горами породы, погребены титаны.