Каинова печать - Людмила Басова

И тут заведующая начала вставать из-за стола. Витя испугался. А когда она выбросила вперед правую руку, не сразу понял, что ему предлагают рукопожатие.

– Уважаю, это мужественный поступок.

Могучая женщина побагровела еще больше. Праведный гнев так клокотал в ее груди, что из всего, что она говорила, Витя воспринимал лишь отдельные слова: «… самое святое… товарища Сталина… отнять наших детей… не позволим».

И уселась, как рухнула, стул под ней заскрипел, стол дрогнул, когда она положила на него тяжелые руки.

– Я тебе дам анкету. Заполни.

Витя осмелел:

– Зинаида Михайловна, – имя прочел на двери, на табличке, – у меня еще к вам просьба. Посоветоваться, если можно.

– Можно, – кивнула голова.

– Я уже говорил, что попал в Дом инвалидов в тяжелом состоянии, после ранения…

– Какое у тебя могло быть ранение, что за ерунду ты говоришь?

Глаза-буравчики просверлили Витю насквозь, но он был уже уверен в себе.

– Видите ли… Мы с мамой возвращались домой после комендантского часа. Маму застрелили, а меня, если позволите…

Виктор быстро закатал штанину на правой ноге. Розовая впадинка чуть ниже колена очень походила на пулевое ранение.

– Документов у меня с собой никаких не было, и когда я назвал фамилию Графов, может, произнес нечетко, меня записали Грачевым. А я тогда подумал – какая разница. Теперь жалею об этом. Хочется носить именно свою фамилию, от отца и деда.

– Графов! – фыркнула Зинаида Михайловна. – Из графьев, что-ли?

– Что вы! – Виктор застенчиво улыбнулся. Скорее, из крепостных какого-нибудь графа.

– Ну ладно. Графов или как там тебя. Бери анкету, заполняй, а мы тут решим.

Через неделю Виктор получил новый паспорт на имя Графова Виктора Ивановича, русского, и вздохнул с облегчением. Неизвестно, какие грядут времена и откуда могла бы вылезти история о судимости матери.

Виктору еще предстояло поменять комсомольский билет, но с этим, как он предполагал, проблем не будет. Секретарь райкома комсомола Федор Ерохин бывал у них в школе на общешкольных комсомольских собраниях, знал, что Виктор хорошо рисует, даже обращался к нему пару раз с просьбой оформить праздничные стенды в райкоме, да и возрастом был ненамного старше. Встретил секретарь Виктора приветливо, вручив билет, крепко пожал руку, пожелал всяческих успехов. А вот дальше случилось непонятное. Попрощавшись, Виктор направился к выходу и, уже почти переступив порог кабинета, явственно услышал сказанное ему в спину:

– Как жить будешь, гнида!

Это было так неожиданно и, казалось бы, невозможно, что он застыл на пороге. Ослышался? Федор сказал ему вслед что-то другое? Вообще ничего не говорил? Несколько секунд он стоял, не зная, закрыть ли за собой дверь или все-таки обернуться? Обернулся, онемевшими губами спросил:

– Вы что-то сказали?

– Нет, ничего. – Секретарь недоуменно пожал плечами и улыбнулся.

И по улыбке этой понял Виктор: сказал, сказал… Пулей выскочил из кабинета, так, что заныла больная нога. Уже когда вышел из здания, остановился, растер колено и пробормотал: «Сам небось еврей, сволочь».

На другой день старшая медсестра, мать секретаря райкома комсомола Мария Федоровна Ерохина, работавшая с Ароном Марковичем со дня открытия госпиталя, рассказала ему о том, что их сын изменил фамилию.

– Все нормально, – усмехнулся бывший главврач, – крысы всегда бегут с тонущего корабля. И попросил: – Розе ничего пока не говорите.

* * *

Дмитрий ознакомился с результатами судмедэкспертизы. Отпечатки пальцев, взятые в мастерской художника, принадлежали Геле, соседу по мастерской Митрохину, что вполне объяснимо, но отпечатки, причем испачканные кровью, на входной двери оставлены неизвестным. Кровь на носках Митрохина была идентична крови убитого, так что пока первым из подозреваемых оставался именно он. Дмитрий попросил доставить задержанного, надеясь, что допрос все-таки прояснит ситуацию. За сутки, проведенные за решеткой, художник побледнел и даже осунулся. Увидев уже знакомого следователя, вроде как обрадовался. Надеялся, что его привели, чтобы отпустить? Дмитрий, покончив с обязательными вопросами: имя, место рождения и т. д., протянул ему заключение экспертизы.

– Что это? – не понял Митрохин.

– Это свидетельство того, что вы или убили своего соседа, или, по крайней мере, заходили в комнату и видели его убитым.

– Не заходил… И уж тем более не убивал. Вот те крест! – Павел широко, размашисто перекрестился.

– Здесь это не проходит, не трудитесь. Жду признаний, причем, правдивых.

– Да помилуйте! За что мне убивать его?

– Вот я и пытаюсь это выяснить. И уж если вы решили отпираться, то хоть делали бы это как-то поумнее. Ну зашел, увидел, в милицию позвонить побоялся…

– Да не видел я его и в комнату не заходил, только в прихожую, дошел до шкафчика, где коньяк, взял и ушел.

– Кстати, вы что, так в носках и ходили?

– В носках, – вздохнул художник. – Тапочки сволочные залезли куда-то под диван, а ботинки надевать не хотелось.

– А какие у вас были отношения с убитым?

– Да никакие… Оказались соседями. Вот выпивкой его иногда пользовался. Но отдавал!

– Вы считали его хорошим человеком?

– Хороший человек – понятие относительное. Но что касается меня, то нет, не считал.

– Может, завидовали? А в пьяном виде чувства взыграли, а?

– Чему? – Удивление художника казалось совершенно искренним. – Моцарт завидует Сальери и убивает его. Нонсенс.

«Авель тоже не убивал Каина», – подумал Дмитрий, а вслух спросил:

– Моцарт, конечно, вы?

– Конечно, я.

– Да, вчера вы сказали, что разбогатели. Не расскажете, каким образом?

– Убил соседа и украл драгоценности, – огрызнулся Павел.

– Послушайте! – повысил голос Дмитрий. – Вы, наверное, не совсем понимаете, в каком положении оказались! Да мне этих носков вполне достаточно, чтобы отправить вас на скамью подсудимых. И если вы не будете со мной искренним, то у меня просто не останется выбора. Так что, пожалуйста, отвечайте.

– В Москве друг небольшую картинную галерею открыл, у меня несколько работ взял. Так вот одну картину купил иностранец за десять тысяч долларов. Для меня это большие деньги, возможность поработать, не думая о хлебе насущном.

– Или пить день и ночь, не одалживаясь у соседа, тем более неизвестно, кому теперь будет принадлежать мастерская.

– Нет, тут вы неправы. – Митрохин взъерошил кудрявую бороду. – Неправы, гражданин начальник, я, когда работаю, не пью. Подолгу не пью.