Гладиаторы - Джордж Джон Вит-Мелвилл

В свою очередь и он пробормотал какие-то слова, выражавшие его удивление по поводу встречи в этом месте. Если он говорил правду, то чего же он ждал с таким нетерпением? С другой стороны, возможно, что и Мариамна чувствовала бы себя разочарованной, если бы ей пришлось одиноко наполнить кувшин тибрской водой.

Еврейка думала о нем за последние два дня гораздо больше, чем хотелось ей самой, гораздо больше, чем ей казалось. Странно видеть, как незаметно усиливаются и возрастают подобные чувства, между тем как для этого никто не употребляет никаких забот и стараний. Есть растения, за которыми мы ухаживаем и которые ежедневно поливаем, а между тем они выходят худосочными и малорослыми, и, наоборот, другие, которые мы топчем под ногами, роем и вытаскиваем с корнями, достигают такой жизненности и разрастаются так сильно, что их ветки покрывают наши стены, а наши дома наполняются их запахом.

Мариамна не была фанатичной дочерью Иудеи, для которой чужестранец был отверженным подобно язычнику. Ее постоянные сношения с Калхасом научили ее более возвышенным истинам, чем те, какие она почерпнула в преданиях отцов, и, несмотря на гордость своей расы и национальные предпочтения, она была проникнута принципами любви и терпения — основаниями новой религии, которой суждено было распространить свой свет на все народы Земли.

Однако Мариамна еще не способна была смотреть на красивого раба-бретонца, как на брата.

Скоро они углубились в разговор. Замешательство, происшедшее при их встрече, рассеялось с первым восклицанием изумления. Он не преминул сказать ей, как долго тянулось для него время ожидания около колонны, на берегу реки.

— Как ты мог узнать, что я приду сюда? — спросила девушка совершенно просто и искренне, хотя она должна была бы припомнить, что сама указала ему на свое обыкновение каждый день делать это дело во время его беседы с Калхасом, в тот вечер, когда он возвратил ее домой.

— Я на это рассчитывал, — с улыбкой отвечал он. — Я охотник, это тебе небезызвестно, и я знаю, что и самые дикие, и самые робкие животные на закате приходят к реке. Вчера я был здесь и попусту прождал два долгих часа.

Она устремила на него живой взор, но тотчас же, сильно покраснев, отвела глаза в сторону.

— Ты меня ждал, а я даже на минуту не вышла из дому во весь день, — сказала она дрогнувшим голосом. — О, если бы я знала!

Она остановилась в смущении, боясь, не слишком ли уже много сказала.

Собеседник казалось, не заметил ее смущения. По-видимому, ему самому хотелось сделать ей какое-то признание, хотелось сказать что-то такое, чего он почти не смел высказать, а между тем его честная натура отказывалась дольше скрывать это. Наконец он с усилием сказал ей:

— Ты ведь знаешь, кто я такой? Я не располагаю своим временем, даже тело мое принадлежит другому. Немного значит, что мой господин мягок, добр и благороден. Мариамна, я — раб.

— Я это знаю, — совсем тихо ответила она, с нежным состраданием во взгляде. — Мой родственник, Калхас, сказал мне это после твоего ухода.

Он глубоко вздохнул с облегчением.

— И, несмотря на это, ты хотела меня снова увидеть? — спросил он с выражением счастья.

— Почему же нет? — отвечала она с доброй улыбкой. — Хотя бы эта рука и принадлежала рабу, но она оттолкнула моего врага с силой сотни солдат и оказала мне защиту до самого моего дома с заботливостью и нежностью женщины. Ах, не говори мне о рабстве, когда твои члены сильны, а сердце отважно и чисто. Какое дело до того, что на теле цепи, если дух свободен? Эска, неужели ты думаешь, что я о тебе более дурного мнения, потому что ты язычник и раб?

Ее голос был очень мягок и нежен, когда она произносила его имя. Ухо Эски никогда не слышало слов, которые бы более чаровали его. Новое, странное чувство счастья овладело им, и, однако же, никогда его положение не доставляло ему таких страданий, как в эту минуту.

— Я не хочу ни под каким предлогом, чтобы ты дурно думала обо мне, — горячо отвечал он. — Выслушай меня, Мариамна: я сделался военным пленником и вместе с сотней моих соплеменников приведен сюда. Мы были выставлены на рынке, как животные, и, как зверей, нас раскупили поодиночке знатоки человеческого скота. Кай Люций Лициний купил меня ценой пары быков или упряжных лошадей. Я был куплен и продан, как животное, и приведен в дом своего нового господина!

Огорчение его было тем тяжелее, что он долгое время таил его в себе, однако он сдержал и подавил негодование, поднимавшееся в его сердце. Это было первое ухо, охотно склонявшееся к тому, чтобы выслушать рассказ о его несчастиях, и сильно было искушение излить свою душу перед таким внимательным и сочувствующим слушателем. Но нужно отдать ему справедливость: он не удовлетворил своего желания. С детства он знал, что жаловаться свойственно людям слабым и детям, и, будучи мужчиной, не забыл уроков детства.

А нежный голос снова говорил ему слова утешения.

— Ведь он добр, — говорила она, — добр и очень снисходителен, ты сам сказал мне это. Мне было бы тяжело думать, что дело обстоит иначе. Уверяю тебя, Эска, что я была бы очень несчастна, зная, что ты…

Она вдруг остановилась и подняла кувшин, который Эска наполнил с такой поспешностью, что вылил половину содержимого на свою одежду и на платье девушки.

— Кто-то нас подкарауливает! Прощай! — прошептала она прерывающимся и испуганным голосом.

Она торопливо ушла, оглянувшись, однако же, назад, чтобы бросить последний взгляд, и затем еще более ускорила свой бег.

Эска смотрел на нее до тех пор, пока только мог ее видеть, не подозревая или, по крайней мере, не обращая внимания на два смелых черных глаза, рассматривавших его с выражением комического и шутливого удивления. Наконец он оглянулся на постороннее лицо, которое теперь перестало его рассматривать и разразилось громким, веселым и насмешливым хохотом.

Голос Миррины всегда отличался большой резкостью. Она говорила раздельно и быстро и удивительно хорошо умела высказать насмешку или саркастическое замечание.

— Наконец-то я загнала тебя в уголок! — сказала она. — Ну, ты можешь похвастать, что заставил меня побегать! Это ты, должно быть, за водой ходишь на берег Тибра после солнечного заката и наверняка случайно встретился с этой девочкой, одетой в черное платье, которая исчезла, как тень, возвращающаяся к Прозерпине. Ах! У тебя такой удивленный вид, как будто у теленка, которого облекают жертвенными гирляндами и который жует цветы, украшающие его в последние минуты. Впрочем, ты будешь приведен к более благородному жертвеннику и тебе предстоит более достойный жребий, чем испустить последний вздох под рукой пригородного чародея. Клянусь Юпитером! Как ты озадачен и как ты красив, мой варвар, в эти минуты изумления!

Она приблизила свое лицо к его лицу и засмеялась, но ее движение было почти лаской. Миррина чувствовала сильную склонность к бретонцу, хотя на ней и лежало поручение привести его для известного дела, которое доверяла ему ее госпожа. Это дело было результатом разговора, происходившего утром, когда служанка, по обыкновению, расчесывала длинные и великолепные волосы своей госпожи.