Сыскная одиссея - Иван Погонин

Выпили, закусили, еще выпили. Надежда раскраснелась, расстегнула ворот блузки и подвинулась поближе к Тараканову.

— Вот теперь видно, что вы кавалер. Теперь спрашивайте.

— Вы у Матильды долго служили?

— У Матрешки-то? Семь годов. Как ейный воздыхатель, генерал Свистунов, ее в этот дом привез, так я у ней и стала служить. Ей тогда только шестнадцать годков было. Она в «Аркадии» в русском хоре пела и оченно генералу понравилась. Влюбился он в нее и сманил сюда. Жила она не тужила, на полном его содержании. Генерал денег не жалел: и квартира, и обстановка, и наряды, и выезд от извозчика — за все платил! А когда Мотя понесла, решил ее замуж выдать, чтобы грех прикрыть. Нашел одного чиновника, договорились они обо всем, генерал ему задаток дал и должность выхлопотал хорошую в провинции. Чтобы, значится, он туда уехал и им с Мотькой не мешал. Чиновник деньги взял, а на венчанье не пришел. Потом узнали — на новую должность и уехал! Генерал у Мотьки посаженым отцом был, ждали они его в церкви, ждали, да не дождались. С генералом — удар от такого бесчестия, три дня пролежал, да и помер. Мотя от бремени разрешилась раньше времени, ребеночек хиленький такой родился, думали — помрет, а он нет, ничего, выжил. Пока Мотя болела, пока ребенок при ней был — деньги генераловы почти все и вышли. Домохозяин ругается, грозит с квартиры погнать, извозчик кричит, деньги за выезд требует. И нам, прислугам, кругом она была должна. Я-то терпела, уж очень мы с Мотей дружили, а вот кухарка расчет потребовала. Ну Мотя и начала деньги зарабатывать так, как умела. Мальчонку сваво в хорошие руки отдала, а сама стала мужчинам головы кружить. Сначала хозяина охмурила, да так, что он ей квартирную плату на год вперед простил, потом извозчика. И пошло-поехало. Ухажеров у нее стала — тьма-тьмущая, один другого богаче. И опять у Моти и деньги, и наряды, и рысаки. А год тому Андрей Карлыч объявился. И возникла промеж них любовь. Мотька всех кавалеров побросала, никто ей более был не нужен, кроме Андрей Карлыча. А потом они уехать решили — Мотя говорила, что в Москву переберется, где ее никто не знает и никто попрекать прошлым не будет ни в глаза, ни за глаза. А меня Мотька в Москву не взяла. Так мне и сказала: «Извини, Надежда, но больно уж ты хороша да вертлява. Боюсь, не начнет ли мой Андрей на тебя глядеть. Ни к чему мне это. Вот тебе сотенная в зубы, а место я тебе нашла». Я на нее спервоначалу обиделась, но потом поостыла. Место она мне нашла хорошее, хозяевами я довольна, жалованием тоже. Ну а Мотька права была. Ведь хороша я, а?

— Хороши, Наденька.

— Да и вы, ваше благородие, не облизьян какой. Налей-ка нам еще по рюмочке и давай с тобой на брудиршаф выпьем?

Щеки у Тараканова горели, да и в груди клокотал огонь. Рядом сидела и призывно смотрела на него своими черными с поволокой глазами красивая девушка, он был пьян… Не устоял полицейский надзиратель.

— Когда теперь придешь, Ося?

— Ой, Наденька, не знаю, свидимся ли или нет.

— Вот вы все такие, мужчины, антриганы коварные, сначала соблазните девушку, а потом: «Не знаю, свидимся, не свидимся». Тогда давай красненькую за поруганную мою честь.

Тараканов аж рот раскрыл.

— А ты как думал, попользовался барышней и на бутылке мадеры отъехал?

Тараканов достал бумажник и положил перед горничной десятирублевый кредитный билет. Та ловко спрятала его на груди.

— Ты заходи еще, коли надумаешь, я тебе всегда буду рада, мне с тобой пондравилось.

Уши у полицейского надзирателя горели. Он лихорадочно одевался и никак не мог попасть пуговицей в петлю пиджака.

— Хороший ты, Ося, мужчина оказался, потому скажу я тебе то, чего не хотела говорить. Мотька сваво мальца отдала одной молочнице, на Малую Охту. И ездила к нему часто, проведывать, ну и я с ней иногда каталась. Нужон тебе ейный адрес?

На конке до Калашниковской набережной Тараканов доехал за десять минут.

На Неве он увидел странное транспортное средство: к ножкам крепко сбитого деревянного двухместного кресла были приделаны деревянные же полозья. На кресло усаживалось два седока, перевозчик, мужик на коньках, хватался за спинку и гнал кресло на другой берег. Просили за такое удовольствие пять копеек с человека. «На манер китайских рикш действуют», — подумал Тараканов, доставая из кошелька пятачок и подходя к грубо сколоченной будке-кассе.

Дюжий конькобежец доставил его и какого-то чиновника на другой берег со скоростью рысака.

Улица Весенняя своему названию соответствовала мало. Два ряда абсолютно деревенских изб, огороженных высокими заборами, никаких ассоциаций с пробуждающейся природой не вызвали. Практически из каждого двора раздавался собачий лай. Описанный Надеждой дом находился в самом дальнем от реки конце улицы, почти у Малого проспекта. Найдя на калитке ворот большое железное кольцо, Тараканов принялся стучать.

Калитку открыли нескоро.

— Чего тебе? — Пятидесятилетняя женщина в накинутом на плечи тулупе смотрела подозрительно.

— Матильда Митрофановна Иванова здесь изволит проживать?

— А вам она на кой?

— Я уполномоченный одного ее знакомого, ныне, к сожалению, уже ушедшего в мир иной. Мне необходимо переговорить с Матильдой Митрофановной об открывшемся после его смерти наследстве.

— Погоди, барин, плохо я тебя понимаю. Капитал, что ли, какой Мотьке причитается?

— Причитается. А чтобы подтвердить свои полномочия, я покажу вам карточку Матильды Митрофановны, подаренную ею собственноручно моему покойному доверителю. Тараканов достал карточку и показал женщине.

— Ой, чегой-то мы на пороге разговариваем? Иди-ка в избу.

В небольшой, но чистой избе было жарко от огромной печки. С полатей на Тараканова внимательно смотрели большой рыжий кот и белобрысый мальчишка лет пяти.

— Садись, барин, чайку выпей, самовар горячий.

— Спасибо, не откажусь.

После уличного мороза стакан приятно грел руки.

— Еле я вас разыскал. Позвольте представиться: Осип Григорьевич Петров, помощник присяжного поверенного тульского окружного суда Любимова. Действую на основании духовного завещания одного лица, имя которого разглашать не вправе. Покойный несколько лет назад был коротко знаком с Матильдой Митрофановной, но знакомство это против его воли прервалось. Получив назначение в нашу губернию на одну высокую должность, он убыл к новому месту службы, даже не успев попрощаться с госпожой Ивановой. Человек он был весьма состоятельный и, находясь на смертном одре, составил завещание, по которому оставил Матильде Митрофановне Ивановой пять тысяч рублей, кои она может получить в любое время, после того как вступит в права наследства. Духовное судом уже утверждено, споров по нему не имеется.

— Пять тыщ! Вот Мотя обрадуется-то. Только не живет она здесь и не жила никогда. Я ейного мальчонку воспитываю.