Виновата ложь - Эмили Локхарт

— Расскажи мне кое-что.

— Что?

— Почему Гат исчез после моего несчастного случая?

Миррен крутит пальцем свой локон.

— Не знаю.

— Он вернулся к Ракель?

— Не знаю.

— Мы поссорились? Я сделала что-то не так?

— Я не знаю, Кади.

— Я расстроила его пару дней назад. Потому что не знала имен прислуги. И не видела его квартиру в Нью-Йорке.

Следует тишина.

— У него есть причины, чтобы злиться на тебя, — наконец говорит сестра.

— Что я сделала?

Миррен вздыхает:

— Этого уже не исправишь.

— Почему?

Внезапно Миррен начинает кашлять. Так давится, будто ее сейчас вырвет. Согнулась пополам, побледнела, покрылась испариной.

— Все в порядке?

— Нет!

— Я могу помочь?

Она не отвечает.

Я протягиваю ей бутылку с водой. Она берет. Медленно пьет.

— Я слишком далеко зашла. Мне нужно вернуться в Каддлдаун. Немедленно.

Ее глаза остекленели. Я даю ей руку. Ее ладошка влажная, и она едва держится на ногах. Мы молча идем к гавани, где пришвартована наша маленькая лодка.

Мама не заметила отсутствия лодки, но увидела кулек ирисок, который я вручила Тафту и Уиллу.

И снова бесконечные упреки. Ее лекции мне неинтересны.

Мне нельзя покидать остров без ее разрешения.

Мне нельзя покидать остров без взрослых.

Мне нельзя управлять лодкой, сидя на лекарствах.

Не могу же я быть такой глупой, что не понимаю, ну же?

Я извиняюсь, чего и хочет мама. Затем бегу в Уиндемир и записываю все, что вспомнила, — кафе, вертушки, грязные ноги Миррен на деревянных ступеньках, книгу Гата — на бумажках над моей кроватью.

Начинается моя вторая неделя на Бичвуде. Мы залезаем на крышу Каддлдауна. Это легко; мы просто никогда не решались раньше, потому что нужно было пробраться через окно в спальне тети Бесс.

Ночью на крыше чертовски холодно, зато днем с нее открывается чудесный вид на остров и на море. Я гляжу поверх деревьев, посаженных вокруг Каддлдауна и Нового Клермонта с японским садом. Я даже могу заглянуть внутрь дома с французскими окнами почти во всех комнатах первого этажа. Рэд Гейт тоже видно, хотя и не полностью, а также дальнюю часть острова, напротив Уиндемира, и залив.

В первый день мы принесли на крышу еду и старое покрывало для пикника. Мы ели сладкий португальский хлеб и плавленый сыр в небольших деревянных коробочках. Вытащили ягоды в зеленых картонках и холодные бутылки с лимонадом.

Мы решили приходить сюда каждый день. Все лето. Эта крыша — лучшее место на свете.

— Если я умру, — говорю я, пока мы смотрим на открывшийся вид, — то есть когда я умру, бросьте мой пепел в воду у маленького пляжа. И когда вы будете по мне скучать, то сможете взобраться сюда, посмотреть вниз и вспомнить, какой классной я была.

— Или спуститься и поплавать в тебе, — говорит Джонни. — Если будем ну очень сильно скучать.

— Фу.

— Слушай, ты сама сказала, что хочешь оказаться в воде у маленького пляжа.

— Я просто хотела сказать, что мне здесь нравится. Это было бы идеальное место для моего праха.

— Да, — говорит Джонни. — Несомненно.

Миррен и Гат молчали, поедая орехи в шоколаде из голубой керамической миски.

— Неудачная тема для разговора, — говорит девушка.

— Нормальная, — пожимает плечами Джонни.

— Я бы не хотел, чтобы мой прах остался здесь, — говорит Гат.

— Почему? Мы могли бы покоиться вместе на маленьком пляже, — улыбаюсь я.

— А малышня бы плавала в нас! — кричит Джонни.

— Какой ты противный! — рявкает Миррен.

— А что, это не так уж отличается от того чтобы пописать в воду, — говорит ей братец.

— Меня сейчас стошнит!

— Ой, да ладно, все туда писают.

— Я — нет, — говорит Миррен.

— Да и еще раз да, — спорит Джонни. — Если вода у маленького пляжа не состоит из мочи, после стольких лет, то и наш прах ее не испортит.

— Вы когда-нибудь планировали свои похороны? — спрашиваю я.

— Что ты имеешь в виду? — Джонни морщит нос.

— Ну, знаете, как в «Томе Сойере», когда все думают, что Том, Гек и как-там-его-звать?..

— Джо Гарпер, — говорит Гат.

— Да, все думают, что Том, Гек и Джо Гарпер мертвы. Мальчики идут на собственные похороны и слушают все добрые слова, что говорят о них местные жители. После того как я это прочитала, то задумалась о своих похоронах. В плане того, какие цветы я хочу на могилу и куда поместить мой прах. А также задумалась о своем некрологе, в котором должны упомянуть о моей трансцендентальной крутости, о том, что я выиграла Олимпиаду и получила Нобелевскую премию.

— И во что ты играла? — интересуется Гат.

— Может, в гандбол.

— А на Олимпийских играх есть гандбол?

— Да.

— Ты в него вообще играешь?

— Пока нет.

— Пора бы начать.

— Большинство людей планируют свою свадьбу, — говорит Миррен. — Я вот планировала.

— Парни никогда не планируют свадьбу, — говорит Джонни.

— Если бы я решила выйти за Дрейка, то хотела бы желтые цветы, — говорит Миррен. — Их бы поставили повсюду. И я хотела бы весеннее желтое платье, как свадебное, только желтое. А у Дрейка был бы желтый ремень.

— Он должен очень, очень тебя любить, чтобы надеть желтый ремень, — говорю я.

— Да, — соглашается Миррен. — Но Дрейк сделал бы это.

— Скажу вам, чего я не хочу на своих похоронах, — говорит Джонни. — Не хочу, чтобы приперлась кучка нью-йоркских искусствоведов, которые даже меня не знали, и чтобы они стояли в моей гостиной.

— Я не хочу, чтобы религиозные чуваки рассуждали о Боге, в которого я не верю, — говорит Гат.

— Или приперлись толпы девчонок, якобы в трауре, из тех что то и дело бегают в туалет, снова мажут губы блеском и поправляют прическу, — говорит Миррен.

— Господи, — я изображаю напускное удивление, — такое впечатление, будто в похоронах нет ничего веселого.

— Серьезно, Кади, — говорит Миррен. — Тебе стоит планировать свою свадьбу, а не похороны. Не будь психопаткой.

— Что, если я никогда не выйду замуж? Если я не хочу?