Хтонь в пальто - Ирина Иванова

Может, ты хочешь чаю? Или, не знаю…

— Какао! — осмелев, перебивает Лара. Мысленно съеживается, теребя кончик косички, но Слава кивает:

— Вот, отлично. Пойдем, покажешь, где что лежит.

Кажется, она и правда круче, чем прошлые няни.

Слава разрешает самой погреть молоко в микроволновке и насыпать столько ложек какао, сколько хочется. Себе она делает чай, садится напротив и даже не ругается, когда Лара шумно прихлебывает из кружки: так вкуснее! А прошлая няня говорила, что зря ее не шлепают, тогда она быстро научилась бы хорошим манерам.

«Не буду просить помощи с уроками», — решает Лара. Да и не с чем помогать, там сущие пустяки: по русскому надо расставить запятые, по математике — начертить несколько отрезков. Ерунда!

А с шестью ложками какао гораздо слаще, чем с тремя. И ничего у нее не слипнется.

— Вы с мамой вдвоем живете?

— Папа в ДТП разбился, — кивает Лара.

В те дни мама говорила только так, по-взрослому коротко: «Разбился в ДТП». Это непонятное слово — «ДТП» — пугало сухостью и равнодушием: разве можно так говорить про папу? Громкое и яркое слово «авария» нравилось Ларе куда больше: в голове сразу рисовалось, как две машины летят навстречу друг другу, ни одна из них не может повернуть, они сталкиваются — грохот, искры, пламя. Вот так красиво, почти героически погиб папа! А мама говорит про какое-то ДТП.

Позже Лара узнала, что грохот, искры и пламя — это не красиво, а жутко, и ничего героического в такой смерти нет. Слово «авария» начало душить своей яркостью, и на помощь пришло сухое и спокойное «ДТП». Лара спряталась в нем, будто в шкафу, где в первые дни закрывалась от мира, ставшего чужим. «Разбился в ДТП» — коротко и ясно, никаких красок, никаких подробностей.

А еще — очень по-взрослому. Значит, если говорить так, тебя перестанут считать ребенком.

— Ох, извини, — Слава опускает глаза.

А Лара облизывает испачканные в какао губы:

— Да ладно, вы же не знали.

— Давай на «ты»? — поболтав в кружке пакетик, предлагает Слава. — Мне всего двадцать шесть.

Двадцать шесть — это в два раза больше, чем одиннадцать! Совсем не «всего», Ларе до такого возраста расти и расти, оканчивать школу и университет, устраиваться на работу…

А одиннадцать — в два раза больше, чем пять: столько было, когда погиб папа. Надо же, как много лет успело пройти.

В день похорон мама впервые пригласила няню: «Ребенку нечего делать на кладбище!» С тех пор Лара не оставалась одна: утром мама отводила в детский сад, вечером — забирала, во все магазины таскала с собой, а когда уходила в гости, просила присмотреть либо няню, либо кого-то из знакомых.

Дома стало не продохнуть от запретов. Плитой пользоваться нельзя: обожжешься. Микроволновкой — тоже: опрокинешь на себя горячее. Мыть посуду — ни в коем случае: что-нибудь разобьешь и порежешься. Даже гулять с друзьями разрешалось только во дворе, чтобы мама видела в окно: вдруг что-нибудь случится!

И ладно бы только это! Уроки мама заставляла делать в своем присутствии, чтобы видеть каждую циферку, каждую буковку. Когда она сверлила взглядом, будто хищник, гипнотизирующий добычу, у Лары начинали дрожать руки и буквы ползли куда попало, а мама ругалась: «Какая ты неаккуратная, вот и как за тобой не следить?»

Как Лара ни пыталась украдкой погреть себе ту еду, которую хотелось, а не которую оставили теплой, или дописать упражнение, пока мама не вернулась с работы, — за такое самоуправство неизменно доставалось. Хочется надеяться, что в четырнадцать, когда выдадут паспорт, мама наконец признает ее взрослой: перестанет вызывать няню, уберет глупые ограничения…

Три года. Еще целых три года.

Лара вздыхает, проставляя очередную запятую между частями сложного предложения.

— Помочь? — откликается Слава. Она сидит в кресле с кружкой чая и телефоном и честно не лезет в учебные дела, как Лара и попросила.

— Да не, это так… не из-за учебы.

— Расскажи, вдруг полегчает.

Может, правда рассказать? Никому из взрослых не жаловалась, только подружкам, а они вздыхали, сочувствовали, но сделать ничего не могли. Вдруг Слава что-то посоветует?

Дописав предложение, Лара покусывает кончик косички.

— Мама считает меня ребенком.

— А ты не ребенок? — улыбается Слава, забираясь в кресло с ногами.

— Ну… — Лара поджимает губы. — Нет, я знаю, что до восемнадцати — ребенок, но… Мне нельзя готовить, нельзя даже самой греть еду. Меня не оставляют одну и не разрешают делать уроки, если кто-то не будет сидеть рядом и проверять каждое слово.

Слава задумчиво отпивает чай, потирает подбородок.

— Всегда так было? Или…

— После смерти папы началось, — кивает Лара и торопливо бормочет: — Я думала, может, мама боится за меня и так пытается, ну, заботиться?.. Но ведь я не умру, если обожгусь плитой или обольюсь горячим молоком. Да и папа разбился в ДТП — а как я туда попаду на кухне?

Приходится сжать зубы, чтобы не расплакаться: вдруг паспорт не поможет, и мама до конца школы ни на минуту не оставит в одиночестве? И, уж, конечно, не позволит поступить в институт в другом городе: это же так опасно!

— Думаю, твоя мама и правда боится. — Слава потирает лоб. — Я бы с ней поговорила, но, к сожалению, не могу: меня звали с тобой посидеть, а не читать нотации и решать взрослые проблемы. Но ты можешь попробовать сама.

— Я пробовала! — отчаянно восклицает Лара, но Слава останавливает:

— Погоди, не так. Без криков, без напора, тихо и вежливо. Например, обсудить, что может случиться, если ты будешь пользоваться плитой. Разобраться, что надо делать, чтобы этого не случилось. Попробовать включить ее при маме, чтобы она убедилась: ничего страшного нет. И так далее. — Вздохнув, она отпивает чай и понижает голос: — По секрету, только между нами: твоей маме надо бы к психотерапевту. Мне жаль, что у вас с ней так сложно.

Как это будет долго и муторно — и то, если мама станет слушать. А вдруг отрежет: «Нет!» — и тут хоть в лепешку расшибись?

— Я попробую, — понуро бормочет Лара и возвращается к упражнению.

Чудится — всего на мгновение! — что спины касается мохнатая лапа, и напряжение враз уходит: расправляются плечи, отступают слезы, растворяются сомнения. Она обязательно поговорит с мамой — что-нибудь да получится! А если нет — будет знать, что попыталась.

Лара оглядывается — Слава широко улыбается из кресла. Неужели лапа не почудилась? Она и правда чудовище? Может, попросить показать чудовищный облик?

Только вначале — разобраться с математикой.

За ужином Слава тоже никак не ограничивает: позволяет погреть еду, вымыть посуду и даже сделать еще одну кружку какао. А после робкой