Мамина дочка - Елена Булганова

Я почувствовала, как по шее моей бегут капельки влаги, и очень удивилась: неужели я плачу?

— Мама, а ты потом ни разу не пожалела, что родила меня? — дрожащим голосом спросила я.

Мама рассмеялась, звонко, почти весело, и все мои страхи отступили перед ее смехом.

— Нет, солнышко. Правда, когда в пору беременности мне пророчили, что родится девочка, я начинала ругаться. Не хотела, чтобы на свет рождалась еще одна мученица. А когда и впрямь родилась ты, решила, что смогу тебя защитить, ведь я ученая. Ошиблась, разумеется.

— А ты знаешь, что стало с тем… с теми ребятами?

— Откуда мне знать? Думаю, давно уже сгинули, — жестко отрезала мама. — Новое время их едва ли пощадило. Надеюсь, дочь моя, ты не собираешься кого-то разыскивать, наводить справки?

Я решительно мотнула головой. И задала следующий, самый важный для меня вопрос:

— Мама, а зачем ты встречалась с Марком?

— Я хотела, чтобы он вернулся к тебе, — без промедления ответила мама. — Я наблюдала за тобой все эти годы и поняла, что у тебя это настоящее. А я так боюсь, что ты останешься одна на свете. Я сказала Марку, что это я заставила тебя отказаться от него. И что теперь сожалею об этом. А кстати, — тут у матери даже глаза заблестели, — он еще не предпринял никаких шагов?

— Предпринял, — мрачно сказала я. — Только, мама, напрасно ты это. С Марком все закончено.

— Нет, отчего же, — начала говорить мама, но я ее перебила:

— Мама, пойми, это все сейчас не имеет значения! Главное, чтобы ты справилась, чтобы Леонид Анатольевич тебе помог. И то, что ты заболела, как мама Марка, — это не наказание. Это испытание, понимаешь? Мы должны его преодолеть. Иначе все не имеет ни малейшего смысла.

…Из маминой палаты я вышла в одиннадцатом часу. Я оставила ее, заручившись обещанием, что мама будет бороться изо всех сил. На цыпочках прошла по темному коридору мимо спящей на посту медсестры, по лестнице мимо бабки-вахтерши, которая зыркнула на меня злобно, но сказать ничего не посмела. Уходя от больничного корпуса, оглянулась назад, отсчитала на третьем этаже кабинет главврача. Там горел свет. Мне стало не по себе: похоже, Леонид Анатольевич все еще ждал меня. Неужели хотел покаяться в своем ложном отцовстве?

Я пошла к Нинке. Только она могла, ни о чем меня не спрашивая, разогнать бесов, разрывающих мою душу на части. Впрочем, о болезни мамы я ей рассказала. Нинка до поздней ночи отпаивала меня чаем и носилась со мной, как курица с золотым яйцом.

Ни свет ни заря мы с Нинкой смотались на рынок, купили там домашнюю сметану, которую мама могла есть ложками, ее любимый сыр, ее любимый сорт яблок. Нинка проводила меня до больницы, уже стоя на крыльце, спросила взволнованно:

— Как ты думаешь, стоит мне зайти к тете Жене, навестить ее?

Я задумалась на минуту. Вспомнила, что, когда мама прежде изредка болела какой-нибудь ерундой вроде ангины, а многочисленные друзья рвались ее навесить, она всегда отвечала им по телефону одно и то же: «Приходите, когда я снова стану молодой и цветущей».

Мама не любила, когда ее заставали врасплох.

Я ответила Нинке:

— Знаешь, лучше тебе прийти, когда операция будет позади и мама пойдет на поправку.

А сама подумала тоскливо: будет ли такое? Но сегодня мама и впрямь была в порядке. От ее вчерашнего настроения не осталось и следа.

— Привези мне нашу старую пишущую машинку, — прежде всего распорядилась мама. — Не могу валяться без дела. После эмоциональной встряски столько замыслов появилось!

— Может, тебе книжек принести, ты жаловалась, что не успеваешь читать.

— Последнее дело читать чужое, когда можно написать что-то свое, — возразила мама.

К вчерашнему разговору мы больше не возвращались. На все прошлые темы был словно наложен безгласный запрет. Мама продиктовала мне список необходимых вещей (он был заранее составлен на обрывке газеты). Потом отругала, что я прогуливаю лекции, велела отправляться в Питер, постараться успеть хотя бы на последнюю пару и не забивать себе голову разными страхами, потому что ничего нет глупей, чем чего-либо бояться заранее. Настроенная должным образом, через час я покинула палату.

В коридоре столкнулась с Левитиным. На ходу он просматривал на свет какие-то снимки, листал бумаги, в общем, был очень занят. Я попыталась незаметно его обойти, но тут же услышала бодрое:

— Добрый день, Сима. Вот сегодня я вашей мамой доволен. Значит, со вчерашней задачей вы справились на отлично.

— Леонид Анатольевич, — пробормотала я, комкая слова. — Я вчера не стала заходить к вам вечером, потому что было очень поздно, и я решила, что вы ушли домой.

— Да-да, — ответил врач. — Я понимаю, Сима Скорее всего, я действительно уже был дома. — И снова уткнулся в бумаги.

Я хотела сказать еще, что теперь знаю правду. И что больше не считаю его моим отцом. Но какой-то трусливый голосок подсказал мне: не говори до операции. И я благоразумно закрыла рот.

Потянулись дни ожидания. На лекции я по-прежнему не ходила. Не до них мне было в те дни. Я почти все время обитала у Нинки. Она, правда, в институт ездила исправно. Я же не видела в этом смысла. Все равно ничего бы не сумела ни запомнить, ни записать.

Была еще одна причина, по которой мне не хотелось объявляться в институте. Я боялась, что стану ждать новой встречи с Марком. Теперь, когда он больше не был моим братом, мне приходилось прикладывать чудовищные усилия, чтобы выкинуть из головы сумасшедшие надежды. Но что-то подсказывало мне, что Марк больше не придет встречать меня у института. А я бы пришла, если бы думала, что могу помешать любимому человеку найти новое счастье?

Но в глубине души я все-таки надеялась на новую встречу. Может, не сейчас, позже, когда мама поправится, когда спадет страшный груз с моей души, мы встретимся с Марком на улице, и заговорим, и пойдем рядом, и я скажу ему, что в моей жизни нет и никогда не было другого мужчины. И все вернется. В те дни я жила этой надеждой.

Неделю спустя я шла по длиннющему больничному коридору, здоровалась на ходу с медсестричками. Я уже знала их всех по именам. В конце коридора, на фоне окна, я заметила силуэт какой-то женщины. Кажется, она что-то искала в своей сумочке. На ней не было халата. Захлопнув сумку, она пошла мне навстречу. Когда мы поравнялись, краем глаза я увидела ее гордо вскинутую голову, тонкую напряженную шею, короткую стрижку. Что-то в облике этой женщины показалось мне знакомым. Она уже прошла мимо, а потом вдруг остановилась и окликнула меня изумленным голосом:

— Сима, вы?

Конечно, по голосу я сразу узнала Любу. И пожалела, что не разминулась с ней хотя бы на минуту.

— У вас кто-то болеет? — приближаясь ко мне, сочувствующим голосом спросила она. Жена Марка изменилась за несколько лет, черты лица стали еще тоньше и изящнее. Она была очень красива.