Неземная девочка - Ирина Лобановская

Сестра, судорожно вцепившись в стол дрожащими пальцами, твердила без конца:

— Ну вот… Ну вот…

Нина посмотрела на нее с жалостью. Эта женщина тоже была когда-то молода… Даже странно. Аллу Алексеевну жестоко обделила судьба, почему-то отказавшая ей в праве иметь семью. И конечно, рожденная для семьи, как большинство женщин, Алла Алексеевна весь немалый запас любви, долго и тщательно сберегаемый ее сердцем для детей и мужа, излила на младшего брата. А теперь…

От холода все яростно набросились на коньяк и еду. В этой жадности сквозило что-то постыдное, низкое, даже неприличное, но совладать с собой не мог никто. Борькины приятели, согревшись и выпив, тоже начали пересчитывать собравшихся женщин. И смеяться все веселее и откровеннее.

Никому не известная Алена быстро напилась, ее развезло от тепла и отчаяния. Она все плакала и плакала, а измученный, безмерно уставший, озверевший Ленька, один из всех счетом не увлекающийся, вяло, безразлично ее утешал, автоматически повторяя одно и то же:

— Перестань, девочка, перестань! Поешь, и давай мы тебя отвезем домой! Тебе домой надо.

Он тоже сейчас, как недавно Нина, не мог ни думать, ни двигаться.

— Я не хочу домой! — закричала Алена и взмахнула тоненькой рукой с обручальным кольцом. — Я не могу, не могу, мне плохо!..

И этой ничего не хотелось.

— Немедленно прекрати! — с ненавистью крикнула в ответ сидящая напротив Нина, злобно и некрасиво растягивая губы. И сама себе удивилась. Что это с ней? Но ее несло все дальше и дальше, ниже и ниже, как на опасном ледяном склоне. — Мы все здесь такие, поняла?! Все! И тоже, как ты, можем рыдать и закатывать истерики! Но не рыдаем! Или ты думаешь, что только одна имеешь право его оплакивать?

«Идиотка!» — мысленно добавила ко всему сказанному Нина и резко вздохнула.

Ее раздражало сегодня буквально все, а особенно эта маленькая дуреха, неизвестно откуда взявшаяся и столь нелепо заявляющая о себе. Почему все собравшиеся — только о себе, когда надо — о Борьке?… Почему все жалеют лишь свои души и тела?…

Нина, Нина! — строго снова остановила она сама себя.

Алена растерялась от грубого окрика. Она пьянела сильнее и сильнее.

— Но я больше всех его любила! — пролепетала она, отстаивая свои сомнительные маленькие привилегии.

Счеты сводились по-прежнему. Они пытались делить даже мертвого Борьку.

— Ты в этом так уверена? — язвительно спросила Нина, выпрямляясь за столом во весь свой немаленький рост, и достала сигарету. — Оглянись вокруг, дурочка: видишь, бабья сколько? И все его одного! На десятерых хватит и еще останется. И тебя посчитали! Да еще кое-кто не приехал… Балаган хоть куда! Разве тут можно трепаться о любви?

«Какая ты сегодня ругачая!» — усмехнулся бы Борька, если бы оказался сейчас рядом.

— Нина, посмотри, с кем ты связалась! — вмешалась Маргаритка, пугливо моргая. — Это ребенок! Пойдем!

И, поднявшись, она заботливо, бережно повела Алену в туалет. Марьяша презрительно покривилась им вслед. Она вытянула тощую куриную шейку, и Нине вдруг стало почему-то очень жалко Марьяшку. Этот ее странный скоропалительный брак… Выскочила замуж за Олега Митрошина, словно чего-то боялась, будто торопилась куда-то не успеть.

— Она разумно и правильно решила сменить свою фамилию, — посмеивался Борька. — Какая из нее Дороднова?

Алену рвало, она стонала, отплевывалась, топала, пила воду из-под крана и без конца твердила свое:

— Я больше всех его любила! Я больше всех! Больше всех, больше, больше… Я…

— Ты воды лучше больше пей! — советовала практичная Маргаритка.

Ее глаза, как недавно у Лени, тоже начали неестественно блестеть от приближающегося приступа истерического смеха. Похороны превращались в скверный водевиль, просто в фарс. Трагедия понемногу преображалась в гротеск, стремясь к неразрывному и вечному единству слез и смеха, которое сопровождает многих на земле. Нет четкой границы у смеха со слезами. При тяжелом нервном потрясении человек иногда вдруг начинает хохотать. И наоборот — от очень долгого веселого смеха на глазах невольно выступают слезы.

Может быть, Борька так все и планировал, заранее предвкушая и прогнозируя нестандартную ситуацию? Он и умер лишь для того, чтобы посмеяться над ними… И доказать им, собрав наконец всех вместе, насколько они глупы, беспомощны и подвластны ему. И насколько он силен и независим. Последний аккорд… Подведение итогов.

Нина судорожно курила, пытаясь как-то привести себя в порядок. Нина, Нина! — безуспешно успокаивала она себя.

Все-таки у нее неправильный характер. Иначе ей бы не казалось, что смерть и похороны просто-напросто входили в расписание, были заранее Борькой предусмотрены; что все происходящее — хорошо продуманная до мелочей картина. И Борька хитро и насмешливо улыбается сейчас, глядя на них со стороны. Профессионал, отлично понимающий: наступил очень, ну очень подходящий, программный момент для продажи всех и вся. Пришла пора доказать мужскую преданность и подчеркнуть вечную искренность и неизменную честность. Ценой жизни. У кого какая политика… И бесполезно себе твердить: одумайся, идиот! Затормози! Поскольку «не остановиться и не сменить ноги…». Лучше умереть ради простейшего доказательства — он профессионал. Значит, может все. И ничего не боится.

Он устал без конца обманывать и обманываться. Ему опротивело смотреть в родные лживые глаза. Надоели любовь и любимые, которых оказалось слишком много. Он задохнулся от тягостной и чересчур властной родительской и братско-сестринской любви… Запутался. И решил отомстить…

Нина споткнулась на этой странной мысли. Нина, Нина!.. Спокойно! Почему — отомстить? За что? И кому?…

Да за все! И всем сразу. За неудавшуюся судьбу. За бессмысленные связи. За болезни и мучения. За себя. Вот, это главное! Отомстить… А на жизнь — плевать! Подумаешь, подарок! Утвердить себя последним броском в никуда… Спокойно. Уверенно. Обреченно. Ни о чем не жалея. Когда осталось — несколько шагов до смерти. Четыре там или больше, не все ли равно… У каждого своя дорога.

Он понимал, что осталось мало. И торопился утвердиться любой ценой. Для этого стоило умереть в тридцать три. Вполне разумно. И подняться вверх, к облакам. Куда вообще-то ему не подняться… Но он профессионал. Хорошо знающий, что прощать ничего нельзя. Ни себе, ни другим. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Ничего нельзя забывать. Хотя ты далеко не Бог — единственный, кто имеет право карать и судить на земле и на Небе. Единственный, кто умеет прощать. А ты, отомстив, должен умереть. Для профессионала — обычное дело…

— Дай зеркало, — попросила Нина Марьяшку. — Я видела у тебя такое маленькое… А румян нету? И кстати, где Дуся?

…Над Николо-Архангельским метался сырой, холодный ветер.

Телефон заверещал, едва все расселись за свои рабочие столы. Трубку снял Одинцов. Звонил его закадычный друг Акселевич.