Анна Австрийская. Первая любовь королевы - Шарль Далляр

Когда прокурорский клерк вошел в эту комнату за лакеем, который его вел, она была пуста. Аббата там не было.

Лакей сделал ему знак подождать и вышел, оставив на камине две зажженные свечи. Пасро остался один. Но он едва успел с любопытством осмотреть комнату. Дверь напротив него вдруг отворилась, и вошел не аббат де Боаробер, а человек почти в таком же костюме, пожилой, волосы и борода которого начали седеть. У него были вздернутые кверху усы и остроконечная бородка. По костюму он казался аббатом скромной наружности и не снял шляпы, а под ее широкими полями вся верхняя часть лица оставалась полузакрыта. Пасро, бросивший на него пытливый взгляд, мог различить под полями шляпы только прямой и острый нос, и брови, нависшие над глазами, почти зажмуренными.

Человек этот быстро прошел по комнате и прислонился спиною к камину. По милости этой тактики свет был позади него, и клерк не мог видеть его физиономии. Однако Пасро не трогался с места. Он его не знал, он не имел с ним никакого дела, и так как при входе он его не заметил, он счел приличным для своего достоинства сделать то же, и, чтоб сделать вид, будто он им не занимается, он повернулся к нему спиной и принялся рассматривать деревянное распятие, висевшее на стене.

Наступило минутное молчание, во время которого Пасро чувствовал, хотя не видел, как неприятно тяготеет над ним взгляд незнакомца. Впечатление это сделалось даже так стеснительно, что он чуть было не обернулся, в надежде это прекратить, когда внятный, отрывистый, резкий голос раздался в его ушах и заставил его обернуться как бы от электрического потрясения.

— Вы ждете аббата де Боаробера? — сказал незнакомец.

— Да, — отвечал Пасро, вдруг оробев.

— Аббат де Боаробер не придет. Я пришел вместо него.

Клерк вздрогнул от удивления, но не ответил ничего.

— Следовательно, вы должны мне сказать все, что сказали бы ему, — прибавил незнакомец.

Такого казуса Пасро не предвидел. Настала минута жестокого затруднения и замешательства. Что он должен был делать? Аббат де Боаробер предупредил его: «Если ты сделаешь вид, что понял что бы то ни было, ты погиб», — сказал он ему.

Отказаться отвечать этому человеку, который выдавал себя за присланного им, может быть, с единственной целью испытать его, не значило ли безмолвно сознаться, что он понял, по крайней мере, важность того, что заставляли его сделать? Но, отвечая, знал ли он, кому он отвечает? Если этот человек, который выдавал себя за посланного Боаробером, лгал; если это был какой-нибудь изменник, которому он глупо разболтает тайны аббата, в какое ужасное положение поставит он себя! Какое ужасное наказание наложит на него аббат, чтобы заставить его искупить эту измену! К нему пришло вдохновение, проблеск гениальности. Он придумал способ сохранить, как говорится, и капусту, и овцу.

— Милостивый государь, — отвечал он, придав своей физиономии, по природе довольно наивной, как у всех людей, которых природа одарила круглым, полным и безбородым лицом, самое глупое выражение, — мое дело с аббатом де Боаробером не важно, и я не думаю, чтобы в этом заключалась малейшая тайна, но я не могу, однако, сказать об этом первому встречному, потому что ни вы меня не знаете, ни я вас, и мы можем обмануться оба.

Незнакомец сухо прервал его движением руки.

— Вас зовут Пасро? — сказал он.

— Точно так.

— Вы клерк у прокурора Гриппона?

— Опять так.

— И вы хотите жениться на дочери садовника в Валь де Грас?

— Денизе.

— Словом, вы получили от аббата де Боаробера сегодня утром поручение скопировать полдюжины строк, почерку которых вы должны подражать как можно вернее?

— Это также правда.

Незнакомец протянул руку.

— Покажите мне, что вы сделали, — сказал он повелительным тоном, пред которым Пасро преклонился.

— Вот, — сказал он, вынимая из кармана оригинал, отданный ему Боаробером, и копию.

Незнакомец, внимательно рассмотрел то и другое.

— Хорошо, — сказал он, — почерк скопирован верно. Теперь, — прибавил он, — аббату де Боароберу было бы любопытно узнать, могли ли бы вы, имея пред глазами такой простой образец, написать под его диктовку, подражая тому же почерку, письмо или другое что-нибудь?

— Я думаю, — сказал встревоженный Пасро.

— Посмотрим.

Посланный де Боаробера взял со стола лист бумаги, вероятно приготовленный заранее, сделал знак Пасро сесть, подвинул к нему листок и сказал ему просто:

— Пишите.

«Что это за человек?» — спросил себя клерк, сердце которого сильно билось, а спина и лоб обливались холодным потом.

Он обмакнул перо в чернила.

«Что, если это кардинал?» — подумал он, и свинцовый покров опустился на его глаза. Он чувствовал, что ему делается дурно. А почувствовать дурноту в подобных обстоятельствах значило бы признаться, что он угадал слишком много и погубит себя. Пасро справился с волнением, сжимавшим ему горло, и сказал спокойным голосом:

— Я готов.

Незнакомец ходил по комнате большими шагами.

«Милостивая государыня», — продиктовал он.

— Милостивая государыня, — повторил Пасро, когда написал.

Несчастный понял, что незнакомец смотрел через плечо его, и дыхание его остановилось.

— Очень хорошо, — сказал таинственный человек с довольным видом. — Продолжайте.

Он опять принялся ходить и продиктовал следующее письмо:

«Милостивая государыня,

Я слишком высоко ценю ум вашего величества для того, чтобы дать вам объяснение, которое вы уже получили, обнаружив вам, сколько было серьезного в сумасбродном маскараде вчера».

— Вчера, — машинально повторил Пасро.

«Чувства, которые я обнаружил вашему величеству, вовсе не входили в мою роль, они еще до сих пор запечатлены в глубине моего сердца».

— Моего сердца, — повторил Пасро все тем же тоном.

«Удостойте, ваше величество, милостиво выслушать выражение этих чувств, примите доказательство, и все сейчас же изменится около вас: ваша красота, так печально пренебрегаемая, ваши бесчисленные качества, так мало оценяемые, примут в глазах властелина вид приятный и очаровательный. Могущество и удовольствия заменят в жизни вашего величества небрежность, в которой вы томитесь десять лет».

— Десять лет.

«Я готов уже был посадить вас на королевский трон так же высоко, как и короля, вашего супруга, я нашел бы столько счастья в благополучии вашего величества…»

— Величества.

«Но недоброжелательство моих врагов опередило знаки усердия, которые я хотел повергнуть к вашим ногам; вы начали уже меня ненавидеть, когда я усиливался доказать вам, что я самый преданный из ваших служителей. Человечество всегда платит злому духу дань слабости; я хотел показать вашему величеству, что вам могло недоставать союза со мною, даже когда вы находились на вершине величия. Заклинаю вас принять этот союз, теперь, когда вы узнали, увы! слишком горько, что его отсутствие отнимало от вас счастье и славу».