Русский капитан - Владислав Шурыгин

Лома только сейчас нашли. Его взрывом на другую сторону улицы выкинуло. Вовку Жданова очень тяжёлым отправили. Обгорел весь. Не знаю, доедет ли до госпиталя…

— Не доедет. — сказал я негромко.

— Жаль… — Лицо Окинавы свело как судорогой. Он судорожно затянулся сигаретой. Закашлялся. Опустил голову.

…Окинава со Ждановым корешились. Оба с подмосковья…

— Ладно, Окинава, давай держись. — Я тронул его за плечо. — Ничего не попишешь. Так ему на роду было написано.

— Я в норме! — Негромко откликнулся Акинькин. Вновь жадно затянулся. Помолчал. Потом глубоко вздохнул и тихо сказал. — Может так оно и лучше для Вовки. Он же как уголь был. Пальцы на руках до костей сгорели. Костяшки торчали как птичьи лапы. Это не жизнь…

— А раненых сколько?

— Без тебя пятеро. Ростовцеву руку оторвало, Даньку и Генку осколками посекло. Малина обгорел и Татарину башку пробило.

— Мгангу забыл. — Кивнул я на, лежавшую у ног, СВД.

— Не забыл. — Ответил Окинава. — Не нашли его. Ни Мгангу, ни ротного. Всё обыскали. Не нашли. Все крыши вокруг облазили, все квартиры. Как испарились. Ни клочка одежды, ни куска.

Два часа искали.

Завтра утром опять пойдём искать. Зеленцов приказал всё перевернуть, но найти…

С расцвем мы уже были на месте разрыва. Взводный выстроил два отделения цепью и мы шаг за шагом обыскивали школьный двор. Третье отделение обыскивало крыши и соседние дворы.

Как быстро земля впитывает кровь. Я только теперь это заметил. Ещё вчера здесь были лужи крови и обрывки тел, а сегодня лишь припорошенная снегом земля. У стены, где мы вчера складывали своих убитых здоровенный штабель ящиков с боеприпасами. За ним несколько солдат. Пехота. Один на обрывках картона и каких-то щепках разогревает банку тушёнки, другой в паре шагов от него сидит на корточках срёт. Остальные, сидят прямо на мокрой земле привалившись к стене. На лицах — тупое безразличие измученных, загнанных лошадей. Им всё равно. Даже инстинкт самосохранения притупился и угас. Чистые зомби!

…Дней пять назад соседнюю улицу перерезал снайпер. Чеченец как-то пробрался за охранение и засел на чердаке пятиэтажки в начале улицы. Первой пулей он снёс полчерепа, сидевшему у стены лейтенанту из полковой финчасти. Второй пулей, сначала разворотил скулу, выбежавшему на звук выстрела солдату, а потом добил его пулей в голову.

Когда мы пришли выкуривать чечена убитых уже вытащили крюками сделанными из проволоки. Мы начали готовиться к штурму пятиэтажки и запросили для поддержки танк. В ожидании его взводный дразнил снайпера, периодически показывая из-за угла край ушанки убитого солдата, надетый на кусок проволоки, которым вытаскивали убитых. Чеченец каждый раз клевал на обманку и стрелял, выбивая то каменную крошку с торца дома, то очередной дырявя шапку.

— Неопытный. — Довольно осклабился Зеленцов. — Дурак! Молодой видно. Азартный. Вместо того, что бы ноги в руки и уматывать — в «ворошиловского стрелка» с нами играет. Ну-ну. Сейчас танк подтянется поиграем…

И здесь вдруг из глубины двора, от беспорядочно сваленных в кучу ящиков с боеприпасами к улице меланхоличной походкой направился «зомби» из пехоты. В руках он тащил цинк с патронами. Мы не сразу сообразили, куда он идёт, а когда поняли, то успели лишь крикнуть: «Стой! Стой, дурак! Там снайпер!» Но он лишь тупо и бессмысленно взглянул на нас и вышел на улицу. Через мгновение бичём щёлкнул выстрел и, солдат рухнул на ящик — пуля прошила голову насквозь, сбив шапку с его головы. А к улице всё той же походкой «зомби» уже подходил второй солдат с точно таким же цинком в грязных, помороженных руках. До смерти ему осталось не больше трёх шагов, когда Вовка буквально в прыжке сбил его с ног и придавил к земле, в паре метров от мёртвой изуродованной головы его напарника, из которой слабыми толчками всё ещё вытекала на асфальт чёрная кровь.

Вовка перекатился через лежащего под ним солдата и рывком выдернул того на себя, вытаскивая из зоны обстрела. Точно через секунду пуля, вздыбила асфальт в полуметре от разбросанных в стороны ног солдата.

— Ты что, идиот!? — Рявкнул, задыхаясь Вовка. Но солдат лишь неуклюже и бессмысленно копошился в его руках, пытаясь освободиться. В бронежилете, «разгрузнике», ватнике и сапогах он вдруг напомнил мне размахивающего клешнями краба, которого перевёрнула неожиданная волна. И память на мгновение осветило неистовое белое солнце того лета. Синь неба. Песок. Почти чёрные от загара тела пацанов нашего отряда. Один раз в своей жизни я был на море. В девяносто первом матери от завода путёвку дали. А уже через год ни завода не осталось, ни лагеря. Завод закрылся, а лагерь достался независимой Украине…

Вовка устал бороться с солдатом и без размаха, коротко ударил того в челюсть. Солдат ойкнул, как-то сразу обмяк и вдруг заплакал по-детски, в голос.

— Не бей! Нас лейтенант послал. Приказал патроны в третью роту нести. Не бей, дяденька!..

…Мы ничего не нашли.

Ни тряпки, ни куска тела. Ничего. Мы обшарили всё вокруг, даже перетащили в сторону ящики с боеприпасами. Но и под ними ничего не было.

После любого, самого мощного взрыва остаются ошмётки тела, осколки костей, клочья волос, обрывки тряпок.

Но они словно испарились. Исчезли.

Люди не исчезают так бесследно.

Мы уже уходили, когда я заметил под ногами какой-то серый обрывок картона. Я механически нагнулся и поднял его. В руках был оборванный край птичьего крыла. Но Мганги или нет — я не знал.

— Что там? — окликнул меня Зеленцов. — Нашёл что-нибудь?

— Нет! — отозвался я. — Ничего. Просто обрывок птичьего крыла…

В эту ночь мне приснился странный сон.

Заснеженная сумрачная равнина без конца и без края, без горизонта и неба. Белый шар, в котором куда-то шагали два человека. Я не видел их лиц. Только спины, но я знал, что один из них наш ротный, а другой Мганга. И что идти им через эту бесконечность целую вечность…

Николай никогда не пил коньяк, И потому, когда Михаил протянул ему почти полный пластиковый стаканчик с пахучей жидкостью цвета чая, он одним глотком опрокинул её в себя.

— Во, даёт! — усмехнулся Борис.

— Наша, армейская закалка! — довольно хмыкнул Михаил.

«Не пей! Не пей!..» — Где-то внизу простучали на стыках рельс — колеса. Но было поздно Коньяк обжег глотку и горячим комком провалился в желудок.

— …У меня прапорщик был, начпрод. — продолжил Михаил. — Любитель выпить. Так вот мы с ним коньяк всегда стаканами пропускали. Так что парень наш. Видно, что не зря два года Родине отдал. Закалку получил — что надо!

Николай хотел было возразить, сказать, что у них ТАМ вообще был сухой закон, но Борис в это время легонько хлопнул себя по лбу:

— Кстати! Анекдот, мужики! Аллочка, — он повернулся к четвертому пассажиру купе, — думаю, не будешь против?