Писатель и балерина - Олег Рой

– О балете, – задумчиво повторила Татьяна. – Знаешь, что-то вроде бы такое мелькало… не помню. А что, может быть. Кому ж и писать о балете, как не ему. Но тогда уж сам бог велел с балетной девочкой погулять, а, Жень? Вайнштейн, конечно, из балетной семьи, но это ведь совсем другое дело. Это ж источник живой информации.

– Ценный, видать, источник, – хмыкнули в трубке. – Квартиру ей купил. А может, снял, разное говорят. В трех кварталах от тетра, на Вознесенской.

Татьяна не сразу сообразила, что Вознесенская – это бывшая улица Калинина, которой вернули еще более «бывшее» название. Волна переименований до сих пор заставляла людей изрядно путаться, так что на многих табличках значилось по два названия: возврат к истокам – дело почтенное, однако ж водители, к примеру, «Скорых» не слишком довольны.

– С репетиций ее встречает. Ну… частенько, – продолжал бубнить в телефоне Лентяйкин, ах да, простите, Корш. – А уж после спектакля – как штык. Когда она там занята, конечно. Да сама можешь убедиться, она сегодня пляшет. Ну и твой, кстати, уже здесь.

– В чем убедиться, Женечка? – очень, очень сладким голосом осведомилась Татьяна, начиная понемногу раздражаться. – В том, что мой муж получает удовольствие от жизни и, весьма вероятно, материал для будущей книги? И как добрая супруга, и как издатель я могу этому только порадоваться. А свечку над вайнштейновскими забавами держать мне, извини, недосуг. Я тебе, друг дорогой, и на слово верю. К чему вот это твое «сама убедись»? Тебе мало драм во вверенном коллективе и на сцене, захотелось на реальный скандальчик поглядеть? Ну так ты меня не первый день знаешь, скандальчики – не мой жанр. Или у тебя еще какие-то мысли? Помочь вайнштейновские тапки из дому выкинуть? Ну так мы с тобой этот вопрос сто лет назад обсудили и закрыли. – Она знала, что обижает верного Женьку, что ему сейчас больно, но на войне как на войне, а лучшая защита – нападение. – Извини, Жень, – добавила она, смягчая предыдущую резкость. – Я не хотела тебя обидеть. Спасибо, что доложил, – она слегка улыбнулась, зная, что по голосу это будет слышно, – я, ты знаешь, люблю быть в курсе.

Женька вроде бы поверил. Должен был поверить. Что-что, а быть убедительной Татьяна умела.

Возле Николаевского театра – поодаль, с отличным видом и на главный, и на служебный вход – она простояла минут сорок. Посмеиваясь про себя: почему «простояла», если я сижу? Хорошо сижу, комфортно, даже уютно: в машине тепло, в термосе кофе, из динамиков Элла Фицджеральд вполголоса мурлычет.

На парадном крыльце заклубилась наконец толпа балетоманов и просто «сочувствующих», тех, кто посещал балетные спектакли из статусных соображений. «Сочувствующие» составляли, разумеется, большинство. Ну вот если честно, сколько у нас истинных, искренних любителей балета? А тут – действительно толпа. Заклубилась, растеклась ручейками к припаркованным вокруг машинам, к остановкам городского транспорта, к череде ожидавших такси. Ручейки поредели, превратились в капли, в капельки…

Болтун Женька, болтун и балабол. Балабол, и ничего больше.

И тут она их увидела.

Девушка даже в шубке выглядела тоненькой. Впрочем, шубка была приталенная. Не то чтобы неприлично дорогая, но и не из дешевых, наметанным взглядом определила Татьяна. Окантовка из серебристого песца придавала хозяйке шубки некий, гм, неземной вид. Интересно, это уже Марк подарки преподносит или от прежнего спонсора «гонорар»? Не на зарплату же третьеразрядной плясуньи это «неземное» великолепие куплено.

А девочка-то… не бог весть что. Ну глазки большие, это да. Личико в серебристой рамке капюшона нежненькое – насколько можно через улицу разглядеть, – но, в общем, ничего особенного. Преснятина. Девочка-принцесса. Маленький эльф.

Марк, нежно поддерживающий принцессу-эльфа под локоток, казался рядом с ней странно долговязым.

М‑да. И что дальше? Ползти на машине за пешей парочкой – верх идиотизма. Даже самый сосредоточенный на предмете обожания влюбленный заподозрит неладное. И уж тем более Марк не может не заметить ее, знакомую ему до последнего молдинга машину.

Пока Татьяна размышляла, парочка нырнула в уже обведенную разноцветной новогодней гирляндой дверь небольшого кафе. Ну да, конечно, девочка же устала, ее же покормить нужно. Заботливый ты наш, тьфу.

В памяти начали всплывать ситуации разной степени паршивости. Или хотя бы трудности. Не те, из юности, когда Татьяна, насмерть перепуганная внезапно свалившейся на нее беременностью, до слез стискивая зубы, ждала хоть какой-нибудь поддержки. Ну хоть не поддержки – ободрения. Да хоть просто понимания! Тогда молодой Вайнштейн так терзался собственными страхами и переживаниями, что – ладно, проехали. Но ведь и в последние десять лет, когда они вроде бы вместе, а терзания уже более-менее поутихли, и сейчас – все ровно то же самое.

Придет ли она вымотанная тяжелыми переговорами или просто бесконечным рабочим днем, ломает ли себе голову, как минимизировать последствия очередной глупости, сотворенной в типографии, или… Да мало ли в жизни «ситуаций»?

И что?

И ничего.

Ладно, он «не понимает в бизнесе», пусть. Но ей ведь не советы нужны – просчитать и спланировать она вполне в состоянии. Но – обнять, утешить, сказать, что нечего мучить себя из‑за всяких дураков, что все наладится… Да хоть бы чаю налил! Ага, как же! И в голову не придет. Сильная женщина всегда сама о себе позаботится. Да, да, да, она сама так все устроила: сильная женщина, которая справится с чем угодно. И ее такое положение дел более чем устраивает. Разве что иногда хочется расколошматить это самое установившееся положение дел – вдребезги! Стать нежным созданием, которое холят и лелеют, ибо наша земля для воздушных созданий слишком сурова, они же привыкли ступать исключительно по облакам. В крайнем случае – по венчикам цветов. Татьяна представила себя скачущей по облакам и венчикам гигантских ромашек и несколько развеселилась.

Интересно, чем соглашаются питаться такие вот эльфы? Среди бесконечных слащаво-изысканных «обед балерины – капелька росы на лепестке розы» только великая Плисецкая могла себе позволить гомерическое «сижу не жрамши». А это голубоглазое нечто в неземной шубке, небось, по крошечке клюет. Татьяна вспомнила про клюющую по зернышку курочку[12]и даже расхохоталась.

От смеха запершило в горле, защипало в глазах… да что ж это такое? Какие слезы, откуда? Вот еще! Думать надо, а не слезами умываться!

Легко сказать – думать. В голове было больно – то ли от мыслей, то ли от старательно загнанных внутрь слез, то ли от мороза. В машине было тепло, но ее почему-то познабливало.

После трапезы, соображала Татьяна, морщась и подтягивая потуже полы наброшенной на плечи дубленки, парочка, вероятно, направится в «гнездышко». Она стиснула зубы, подышала открытым ртом, как вытащенная из воды рыба. За глазными яблоками что-то саднило, давило, казалось, что глаза сами собой выпучиваются – тоже как у рыбы. Она глянула в зеркало над лобовым стеклом – да нет, вроде не выпучиваются, глаза как глаза. Даже не покраснели.