Желтый Кром - Олдос Хаксли

— Пойдемте в сад, — предложил он. — Сегодня чудесный вечер!

— Благодарю, — сказал мистер Скоуган, — но я, например, предпочитаю эти еще более чудесные кресла. — Всякий раз, когда он затягивался своей трубкой, в ней что-то тихонько хлюпало. Мистер Скоуган чувствовал себя совершенно счастливым.

Счастливым чувствовал себя и Генри Уимбуш. Мгновенье он смотрел сквозь пенсне на Айвора, затем, ничего не сказав, вернулся к маленьким засаленным конторским книгам шестнадцатого века, которые были сейчас его любимым чтением. Мистер Уимбуш знал о хозяйственных расходах сэра Фердинандо больше, чем о своих собственных.

В отряд, собравшийся под знамена Айвора, вошли Анна, Мэри, Дэнис и — несколько неожиданно — Дженни. Ночь была теплая и безлунная. Они ходили по траве взад и вперед, по террасе, и Айвор запел неаполитанскую песню «Stretti, stretti...»[16]и дальше что-то о маленькой испанской девушке. В воздухе началась какая-то пульсация. Айвор положил руку на талию Анны, а голову уронил ей на плечо и шел так, распевая песню. Казалось, нет ничего проще и естественнее этого. Дэнис подумал о том, почему ему никогда не приходила мысль так поступить. Он ненавидел Айвора.

— Давайте спустимся к бассейну, — сказал Айвор. Он высвободил Анну из своих объятий и повернулся, чтоб вести свою паству. Они прошли вдоль боковой стены дома к началу тисовой аллеи, которая вела к нижнему саду. Дорожка между глухой высокой стеной дома и громадными тисами была как ущелье, в котором стоял непроницаемый мрак. Где-то справа был проход в тисовой изгороди и ступени вниз. Дэнис, который шел впереди, осторожно нащупывал путь: в такой темноте человеком овладевала безотчетная боязнь сорваться в глубокую пропасть или наткнуться на какое-то усаженное шипами препятствие. Внезапно за спиной Дэниса кто-то пронзительно вскрикнул, раздался резкий хлопок, который мог быть звуком пощечины, и голос Дженни, объявившей: «Я возвращаюсь в дом». Это было сказано решительным тоном, и не успела она еще закончить фразу, как уже растворилась в темноте. Инцидент, в чем бы он ни состоял, был исчерпан. Дэнис продолжил свой путь ощупью. Где-то позади Айвор тихо запел по-французски:

Филлиса по дороге к дому

Сдалась Сильвандру наконец

И поцелуй дружку младому

За тридцать отдала овец.

Мелодия песни переливалась с какой-то мягкой томностью, теплая ночь, казалось, пульсировала вокруг них, как кровь.

Назавтра, выгоду учуяв,

Нежнее стала к удальцу...

— Ступеньки! — громко сказал Дэнис. Он провел своих спутников через опасное место, и мгновение спустя они уже почувствовали под ногами дерн тисовой аллеи. Здесь стало светлее — или по крайней мере мрак казался менее глубоким, ибо тисовая аллея была шире, чем дорожка, ведшая вдоль дома. Подняв голову, они увидели полоску неба и несколько звезд между высокими черными стенами живой изгороди.

И что же? — тридцать поцелуев, — продолжил Айвор и, прервав себя, воскликнул.— Я вниз бегом! — и умчался по невидимому склону, допевая на бегу:

Он просит за одну овцу.

За ним побежали и остальные. Дэнис тащился позади, тщетно призывая всех к осторожности: склон был довольно крут, можно и шею сломать. Что с ними случилось, недоумевал он. Они стали как котята, нализавшиеся валерьянки. Он и сам чувствовал, что где-то внутри него резвится котенок, однако, как и все его эмоции, это было скорее теоретическое чувство, оно не стремилось бесконтрольно выплеснуться наружу и воплотиться в какие-то практические действия.

—Осторожнее! — снова крикнул он и, не успев закончить, услышал впереди глухой удар тяжелого падения, потом долгий звук втягиваемого от боли воздуха — «с-с-с-с...» и вслед за этим очень жалобное «о-о-о!» Дэнис был почти рад: ведь он говорил им, этим идиотам, а они не слушали. Быстрыми мелкими шажками он побежал по склону к невидимой жертве собственной неосторожности.

Мэри устремилась к подножию холма, как набирающий скорость паровоз. Удивительно возбуждал нервы этот бег в темноте; ей казалось, что они никогда не остановятся. Однако земля у нее под ногами стала ровнее, незаметно для себя Мэри побежала медленнее, вдруг наткнулась на вытянутую руку и резко остановилась.

—Ага! — сказал Айвор, сжимая ее в объятиях. — Вот я вас и поймал, Анна!

Она попыталась высвободиться.

—Это не Анна. Это Мэри.

Айвор весело и звонко засмеялся.

—Конечно, Мэри! — воскликнул он. — Сегодня я только и делаю, что попадаю впросак. Один раз так уже вышло с Дженни. — Он снова засмеялся, и что-то в этом смехе было такое веселое, что Мэри не выдержала и тоже засмеялась. Он не убрал обнимавшей ее руки, и все это казалось столь забавным и естественным, что Мэри больше не предпринимала попыток высвободиться. Так они и шли, прижавшись друг к другу, вдоль берега бассейна. Мэри была слишком маленького роста, чтобы он мог удобно положить голову ей на плечо. Он терся щекой, лаская и ласкаясь, о ее густые гладкие волосы. Скоро он снова запел, и ночь отзывалась трепетом любви на звук его голоса. Закончив, он поцеловал ее—Анну или Мэри, Мэри или Анну. Пожалуй, ему было все равно. Имелись, конечно, различия в мелочах, но общий эффект тот же, а общий эффект в конце концов главное...

Дэнис остановился на склоне холма.

—Очень больно? — спросил он.

—Это вы, Дэнис? Я ушибла лодыжку, и колено, и руку! Я вся разбита.

—Бедняжка Анна, — сказал он и, не удержавшись, добавил: — Однако неразумно было бежать вниз по холму в темноте.

— Осел! — раздраженно ответила она голосом, полным слез. — Конечно, неразумно!

Он сел подле нее на траву и почувствовал, что вдыхает тонкий прекрасный аромат ее духов.

—Зажгите спичку, — приказала она. — Я хочу взглянуть на свои раны.

Он нащупал в кармане коробку спичек. Пламя вспыхнуло ярко, затем стало гореть ровно. Как по волшебству, возникла крохотная Вселенная — мир красок и форм: лицо Анны, мерцающий желтый цвет ее платья, белые обнаженные руки, пятно зеленой травы, а вокруг тьма, которая стала густой и совершенно непроницаемой. Анна вытянула руки. Они были измазаны травой и землей, а паленой виднелись две или три красные ссадины.

— Ничего страшного, — сказала она.

Но Дэнис был ужасно расстроен и расстроился еще больше, когда, взглянув ей в лицо, увидел следы слез — невольных слез боли, задержавшихся на ее ресницах. Он вытащил платок и начал вытирать грязь с ее исцарапанной руки. Спичка догорела, зажигать другую не стоило. Покорная и благодарная, Анна позволила ухаживать за собой.

—Спасибо, — сказала она, когда он очистил от грязи и перевязал ее руку, и что-то в ее голосе дало ему почувствовать, что она утратила свое превосходство над ним, стала моложе, чем он, стала вдруг почти ребенком. Он ощутил себя необыкновенно сильным и способным защитить ее. Это чувство так им овладело, что он непроизвольно обнял ее. Она придвинулась ближе и прислонилась к нему, и так они молча сидели. Затем снизу, тихие, но замечательно отчетливые в безмолвной темноте, до них донеслись звуки пения. Это Лйвор продолжал свою незаконченную песню: