Русская революция. Политэкономия истории - Василий Васильевич Галин

class="p1">«Телеграммы и письма, получаемые Гучковым все это время, — отмечал военный журналист М. Лемке, — показывают, как популярен он в армии… кто его только не приветствует»[437]. Уже в ноябре 1915 г. М. Лемке приходил к выводу: «Очевидно, что-то зреет… Недаром есть такие приезжающие, о целях появления которых ничего не удается узнать… Имею основание думать, что Алексеев долго не выдержит своей роли, что-то у него есть, связывающее с генералом Крымовым именно на почве политической, хотя и очень скрываемой деятельности». «По некоторым обмолвкам Пустовойтенко (генерал-квартирмейстер ставки) видно, что между Гучковым, Коноваловым, Крымовым и Алексеевым зреет какая-то конспирация, какой-то заговор…»[438].

«Общественные деятели регулярно посещали фронт, — подтверждал вл. кн. Александр Михайлович, — якобы для его объезда и выяснения нужд армии. На самом же деле они ездили, чтобы завоевать симпатии командующих армиями. Члены Думы, обещавшие в начале войны поддерживать правительство, теперь трудились не покладая рук над разложением армии. Они уверяли, что настроены оппозиционно из-за «германских симпатий» молодой императрицы, и их речи в Думе, не пропущенные военной цензурой для опубликования в газетах, раздавались солдатам и офицерам в окопах в размноженном на ротаторе виде»[439].

Наибольшую известность получило открытое письмо А. Гучкова начальнику штаба Верховного главнокомандующего М. Алексееву в августе 1916 г.: «в тылу идет полный развал, ведь власть гниет на корню. Ведь как ни хорошо теперь на фронте, но гниющий тыл грозит еще раз, как было год тому назад, затянуть Ваш доблестный фронт, и Вашу талантливую стратегию, да и всю страну, в то невылазное болото, из которого мы когда-то выкарабкались со смертельной опасностью… А если Вы подумаете, что вся эта власть возглавляется господином Штюрмером, у которого (и в армии, и в народе) прочная репутация если не готового уже предателя, то готового предать… Мы в тылу бессильны, или почти бессильны, бороться с этим злом. Наши способы борьбы обоюдоостры и, при повышенном настроении народных масс, особенно рабочих масс, могут послужить первой искрой пожара, размеры которого никто не может ни предвидеть, ни локализовать…»[440].

Отношение высшего командного состава к назревавшим событиям, наглядно передавал в своем выступлении перед Государственной Думой, в начале января 1917 г., приехавший с фронта ген. Крымов: «Настроение в армии такое, что все с радостью будут приветствовать известие о перевороте. Переворот неизбежен и на фронте это чувствуют. Если вы решитесь, мы вас поддержим. Очевидно других средств нет… Времени терять нельзя»[441]. В ответ, один из кадетских лидеров А. Шингарев восклицал: «генерал прав — переворот необходим»; «Щадить и жалеть его нечего, когда он губит Россию», — добавлял крупный землевладелец, лидер октябристов, председатель бюро Прогрессивного блока С. Шидловский[442].

* * * * *

Беспокойство британского посла, внутренней ситуацией в России, было столь велико, что он обратился с «предложением» о смене премьер-министра и государственного строя прямо к русскому царю: «Указав на растущее чувство недовольства, открыто выражаемого всеми классами населения, я (Бьюкенен) сказал ему, что офицеры и даже генералы, возвращающиеся с фронта, заявляют, что пора убрать с дороги всех тех, кто виноват в страданиях армии. Принесенные народом жертвы, говорил я, заслуживают некоторой награды. И я советовал его величеству даровать в качестве акта милости за оказанные услуги то, что было бы унизительно отдать под давлением революционного движения»[443].

К этому времени, отмечал британский консул в Москве Б. Локкарт: «В Петербурге и даже в Москве война имела уже второстепенное значение. Надвигающийся катаклизм был у всех на уме и на устах. Правящий класс, наконец-то пробудившийся к надвигающейся катастрофе, стремился предупредить императора. Политические резолюции, принятые теперь не только либералами, но и дворянством, сыпались на императора, как осенние листья»[444].

Панические настроения захватили даже великих князей, которые забрасывали Николая II своими тревожными письмами: Вл. кн. Георгий Михайлович в ноябре 1916 г.: «Ненависть к Штюрмеру чрезвычайная…, общий голос — удаление Штюрмера и установление ответственного министерства… Эта мера считается единственною, которая может предотвратить общую катастрофу»[445], «если в течение двух недель не будет созвано новое правительство, ответственное в своих действиях перед Государственной Думой мы все погибнем»[446]. Вл. кн. Николай Михайлович в ноябре 1916 г.: «Ты неоднократно выражал твою волю «довести войну до победоносного конца». Уверен ли ты, что при настоящих тыловых условиях это исполнимо?»[447] Вл. кн. Михаил Михайлович: «Агенты Интеллидженс Сервис… предсказывают в ближайшем будущем в России революцию. Я искренне надеюсь, Ники, что ты найдешь возможным удовлетворить справедливые требования народа, пока еще не поздно»[448].

Вл. кн. Александр Михайлович 25 декабря 1916 г.: «Как это ни странно, но… само правительство поощряет революцию. Никто ее не хочет… Мы ведем войну, которую необходимо выиграть во что бы то ни стало. Все это сознают кроме твоих министров. Их преступные действия, их равнодушие к страданиям народа и их беспрестанная ложь вызовут народное возмущение…, грядущая революция 1917 года явится прямым продуктом усилий твоего правительства. Впервые в современной истории революция будет произведена не снизу, а сверху, не народом против правительства, но правительством против народа»[449].

5 января 1917 г., по свидетельству французского посла М. Палеолога, «несколько великих князей, в числе которых мне называют трех сыновей великой княгини Марии Павловны: Кирилла, Бориса и Андрея, говорят ни больше, ни меньше, как о том, чтобы спасти царизм путем дворцового переворота. С помощью четырех гвардейских полков»[450]. А вл. кн. Павел Александрович к 1 марта 1917 г. уже составил манифест о введении конституции после войны[451].

Своей едкой критикой «в этом великосветском притоне» — элитарном Императорском Яхт-клубе[452], великие князья Александр и Николай Михайловичи, по словам начальника канцелярии Министерства императорского двора ген. А. Мосолова, «немало способствовали ослаблению режима»[453], Если даже у великих князей были такие настроения то, что же тогда говорить о лидерах оппозиции.

«Дума и союзы, несомненно, толкнут часть населения на временные осложнения…, — приходил к выводу накануне переворота 9.02.1917 экс-министр внутренних дел Н. Маклаков, — Власть должна… быть уверенной в победе над внутренним врагом, который давно становится и опаснее, и ожесточеннее, и наглее врага внешнего». На это председатель кадетской комиссии[454] отвечал: «Вы, в сущности, объявляете всю Россию внутренним врагом»[455]. Термин «внутренний враг» набирал популярность и во все в большей мере определял взаимоотношения между противостоящими сторонами:

«Безудержная вакханалия, какой-то садизм власти, который проявляли сменявшиеся один за другим правители распутинского назначения, к началу 1917 года привели к тому, — отмечал Деникин, — что в государстве не было