Всё изменится завтра - Мария Высоцкая

Наверное, знай она заранее, что ждет ее дома, она бы не пришла. Ни за что бы не пришла…никогда…

Не успев полностью войти в квартиру, на нее уставился целый «полк» неодобрительных взглядов. Кораблева слегка опешила, стягивая сумку с плеча, пальцы сжали темно-зеленый пуховик, раздеваться дальше не хотелось. Стояла, словно под микроскопом, взгляды прожигали. Бабка ухмылялась, Ирочка повисла на локте отца, неясно, хотела ли она его таким образом поддержать, или же сама боялась свалиться с ног. На ее лице не было ничего, пустота, никаких эмоций, полнейший пофигизм, но даже за этой нацепленной маской проглядывался огонек глаз, что-то торжествующее, как выясниться позже, это было действительно ликование. Радость по поводу съезжающей падчерицы.

Глаза метнулись к отцу, и Вера непроизвольно сжалась. Сильнее стиснула зубы, смотря на происходящее уже другим, затравленным взглядом ребенка.

— Что происходит? — все же оторвала язык от неба.

— Это ты нам объясни лучше, что происходит в нашем доме? А, Вера? — отец говорил сдержанно, сквозь зубы, видимо, чтобы не потерять самообладание и не начать кричать.

— О чем ты? — нахмурила брови.

— Дурочку из себя строит, Миш, ты посмотри на нее, нахалка, — внесла свои ржавые пять копеек Надежда Тимофеевна, — воровка!

Писклявый крик, едкий, мерзкий, и словно клеймо на тело, нет, на душу.

Верка лишь поджала губы, только бы не рассмеяться, да-да именно не рассмеяться, видимо, это было что-то нервное, что-то на грани истерики.

— Еще и рожу корчит, — бубнила женщина, отец же все пристальней смотрел на нее, а после подошел ближе, на расстояние согнутой в локте руки.

— Скажи, ты брала Ирины сережки с изумрудами?

— Что? — забыла, как дышать, если до этого это были лишь слова, как она думала, очередная выдумка, то теперь от нее чего-то требовали, искренне веря, что она что-то могла взять…

— Я ничего не брала, — зрачки расширились, и, кажется, стало совсем невозможно дышать.

Все, что было дальше, это замах и хлёсткая пощечина от быстро подбежавшей Надежды Тимофеевны, кажется, этот звук она слышала даже сейчас, сидя у Альки на кухне. Все это время в голове был этот отвратительный и до боли унизительный звук.

Но самым жестким во всем был тот короткий диалог, пока она кидала вещи в чемодан. В комнату проскользнула «бабуля», ехидно улыбаясь, она встала у двери, словно надзиратель.

— Присмотрю за тобой, а то не дай Бог еще что утащишь, вы такие, любите на чужое глаз положить.

Именно в тот момент Кораблева вспомнила все угрозы и обещания этой женщины, все до одной. Шёлковое платье само выпало из рук, а глаза устремились к этой «родственнице».

— Это же ты? Да? — сдерживая слезы.

— Что ты, это ты. Я просила по-хорошему, но ты же у нас, куда деваться…теперь вот и девайся, куда хочешь, — выплюнула зло женщина.

— Я же внучка твоя, — уже сквозь льющиеся слезы.

— Ты отродье той, кто испортила жизнь моему сыну. Ты такая же, как она, дрянь…шлюха и воровка, слышишь?! — подошла ближе, вцепляясь в Веркины плечи, тряхнула с силой, как паршивую куклу, — ты ничтожество, как и твоя мать. Убирайся из этого дома, и никогда, слышишь, никогда не возвращайся! — убрала руки, шугаясь от Верки, словно от чумной.

Дверь в комнату хлопнула, все, что она смогла сделать — это изо всех сил зажать рот ладонью. В голове был лишь мутный туман.

Отец вышел следом за ней, шел рядом молча. Уже на остановке схватил за руку. Не мог не схватить, знал, что Вера настроилась решительно, что хочет уехать, знал и боялся этого, очень боялся. Никогда не мог поставить свою мать на место, даже не так, она была словно стена, любое слово игнорировалось и отлетало, словно мяч. Она никогда ничего не слышала, вот и сейчас, пойдя он за Верой, изобразила очередной приступ сердца.

— Вера, ты не должна уходить, это твой дом, — посмотрел себе за спину.

— Нет, это палата психбольницы, я так больше не могу, если тебе нравиться так жить, если ты готов на все это закрывать глаза, то я нет! Я не могу так, я живой человек, у меня есть чувства, понимаешь? — поймала себя на мысли, что почти то же самое она говорила Старкову, а теперь и отцу, — это выше моих сил, просто…,- опустила руки, — не держи меня, не заставляй чувствовать себя сбежавшей предательницей, не надо…

Отец помолчал, недолго.

— Знаешь, мне кажется, что это я, я, всю жизнь чувствую себя сбежавшим предателем, — Вера резко подняла на него глаза, они никогда с ним не касались прошлого. Всегда делали вид, что все происходящее само собой полагается, и прошлого нет, он их не бросил, не оставил ее маленькой девочкой без отца…

— Пап, — коснулась плеча, словно хотела поддержать, — раньше я так злилась, так злилась, за то, что ты ушел, за то, что в моей жизни как такового отца и не было, но это было давно. Так давно, что уже бесполезно чувствовать хоть какую-то долю вины. Это же ничего не изменит, совсем ничего…

— Я, — сделал глубокий вдох, — я очень хочу наладить наши с тобой отношения, — все же сказал давно вертевшуюся на языке фразу. Хотел сказать ей ее с тех пор, как она стала жить у них. Она внесла в их жизнь красок, легкая, улыбающаяся, похожая на солнышко, все вокруг нее менялось, все. С пониманием этого он так хотел, но так боялся, что она проигнорирует это стремление, всем видом покажет, что ей это не нужно…

— Мы можем сделать это, живя в разных квартирах, для этого не нужна одна жилплощадь, нужно желание, только желание, — тепло улыбнулась.

— Извини бабушку, она очень импульсивная. Я не оставлю ее поступок без внимания, только не держи обиды, — сказал наспех, потому как не верил, что его мать, могла поднять руку на его дочь. Видел. Сам своими глазами видел, как она это сделала, а в голове все равно не укладывалось.

Девушка только кивнула.

— Звони, если что-то будет нужно, непременно звони, и просто так тоже звони, — сжал ее ладонь.

— Хорошо, я позвоню.

— Давай я сам тебя отвезу к твоей подруге.

— Я не против, — пожала плечами, отдавая отцу свой небольшой ярко-красный чемодан.

Алька встретила ее на пороге своей парадной, помогая затащить чемодан в квартиру.

— Верун, — обняла за плечи, — девочка моя, милая, все хорошо будет, слышишь?! — Вера лишь кивала головой, смотря на свои белые носочки, — ну они и твари! — возмущалась, прикуривая тонкую мятную сигарету.

— Дай мне тоже, — хриплый, совершенно не похожий на нее голос.

Алька нахмурила брови, несколько секунд соображая, о чем она.