Янычары. "Великолепный век" продолжается! - Наталья Павлищева

«Нет, – вздохнула Эме, – лучшее, что я могу сделать, это заснуть и больше не проснуться». Потому что родить сына и стать валиде – значит больше никогда не увидеть родной Мартиники, не побывать не только в Париже, но и в Нанте, не стать самой собой. А шальвары и прозрачные рубахи, необходимость есть с низеньких столиков руками, греться у очагов и спать на тонких матрасах вместо нормальных каминов и перин, ей надоели.

Почему-то не верилось в счастливое будущее. Эме по-настоящему затосковала. Сердце подсказывало, что должно произойти что-то, что изменит ее жизнь еще раз, но главное – сердце-вещун говорило о невозможности счастья с любимым.

Душные ночи напоминали ей Мартинику и родительский дом, но запахи цветов из сада были иными, да и голоса тоже… Шум моря, крики вездесущих чаек, далекий плеск весел по воде – все родное и чужое одновременно. Так хотелось вдохнуть даже неприятный серный запах Мон-Пеле, Лысой горы. Иногда, глядя на чаек, Эме завидовала им от души, они могли лететь куда угодно, но почему-то не улетали. Да и чайки были другие, у этих дом здесь, в Стамбуле.

Тоска по родине слилась с тоской по любимому, а еще по своей неудавшейся судьбе. Хотя Далал эту судьбу неудавшейся считать категорически отказывалась и продолжала внушать, что Накшидиль одна из самых везучих девушек во всем подлунном мире.

– Да уж, везения столько, что сама себе завидую…

Эме почти привыкла к новому имени – Накшидиль, все равно никто не называл прежним. Тоску это не уменьшало.

Лето выдалось на редкость жарким, это признавала даже знающая все Далал, потому Эме старалась как можно больше времени проводить в беседках с видом на воду. Далал ворчала, что она загорит, как простолюдинка, обмазывала девушку смесью огурца и меда с ног до головы, чтобы отбелилась и без того белоснежная, без единого пятнышка, кожа, заставляла укрываться и от солнца, и от ветра, требовала, чтобы служанки отгоняли любых насекомых, будь то комар, или муха, или даже бабочка. Ее подопечная должна оставаться драгоценным цветком до того времени, пока его не сорвет тот, кому она предназначена.

Иногда Далал начинала сомневаться, будет ли это шехзаде Селим. Обидно, если такая красота предназначена всего лишь, чтобы усладить шехзаде в его Клетке, родить сына, как ей предназначено, и много лет скучать взаперти. Почему-то Далал казалось, что у Накшидиль более яркая судьба.

Шехзаде Селим которую ночь лежал без сна, закинув руки за голову. В окно была видна яркая звезда на черном ночном небе, где-то плескалось море, тихо шелестел ветерок в кронах деревьев.

Все немного успокоилось. Селим уже понял, что казнь ему не грозит, султан просто хочет привести мысли племянника в порядок и направить их в нужное русло. Этому хорошо поспособствовал Али Хикмет, Селим действительно начал смотреть на многое иначе, чем ему внушала мать.

Но сегодня его мысли были далеки и от мудрого Али Хикмета, и от султана, и даже от матери. Селим думал о Накшидиль.

Ему не удалось взять девушку себе тогда, потом закружили дела, связанные с дальними разъездами, потом был раскрыт заговор… Теперь воспоминания о девушке снова взяли верх. Селим мысленно касался рукой нежной кожи ее щеки, представлял, как сбрасывает с великолепного тела тонкую сорочку, мысленно скользил по груди, тонкой талии, узким девичьим будрам, ножкам…

Она стройная, очень стройная, это видно даже под тканями, заботливо укутавшими юное тело, чтобы сберечь от чужих глаз для него.

Селим был благодарен матери за такой подарок, лучшей наложницы и не найти. Кроме всего, Накшидиль явно ответила ему взаимностью, для шехзаде мысль, что наложницу можно завоевывать, была неприемлема. До сих пор его наложницы были послушны, стоило повести на какую-то взглядом – падала в руки, словно спелый плод, старалась возбудить, соблазнить, очаровать.

Селим вдруг понял, чем, кроме необычной даже для гарема красоты, очаровала его Накшидиль – она явно загорелась страстью, но была смущена и совсем не пыталась очаровать. Он понимал, что девушка будет покорна его воле, но не потому, что рабыня, а потому, что влюблена. Это добавляло прелести Накшидиль.

Пожалуй, стоило сказать матери, чтобы привела ее сюда. Валиде это сумеет, она и к Абдул-Хамиду приводила красавиц, Шехсувар даже дочь родила.

Опальный шехзаде до самого рассвета мечтал о том, как скоро заключит в объятия свою возлюбленную, как та страстно ответит на его ласки, как они сольются в экстазе любви…

Но в жизни редко происходит так, как хочется, судьба большая мастерица подбрасывать самые нежданные (и нежеланные) события.

Шли день за днем. Михришах Султан, развив бурную деятельность, довольно быстро уперлась в пределы возможного, все же Клетка не дворец, и снова оказалась почти без дел. А если султанша была не у дел, она начинала плести или хотя бы задумывать интриги.

Мысль о том, что Айше вот-вот родит сына, которого Абдул-Хамид назовет первым наследником престола, не давала Михришах покоя. А Селим все сидел в Клетке. Это «все» длилось только неделю, но в таком случае и день может стать роковым. Михришах уже не боялась, что султан казнит племянника, но боялась, что сделает его вторым в очереди на трон.

Нужно было немедленно найти способ убедить Абдул-Хамида, что лучше Селима наследника не существует. Михришах уже забыла о своей попытке свергнуть Абдул-Хамида. Теперь она думала только о том, чтобы войти к нему в доверие и доказать, что ребенок Айше, даже не родившись, уже ни на что не годится. В конце концов, сколько пройдет времени, пока этот будущий малыш (а вдруг он окажется уродом или калекой, вдруг будет глуп или медлителен или, наоборот, уродится сумасшедшим, как его мать) вырастет, чтобы быть способным читать, водя пальцем по строчкам?

Михришах Султан прекрасно понимала, что ничего этого говорить Абдул-Хамиду нельзя, пока у него только дочери, сын, если это будет сын, первый, а первый (и единственный) сын всегда лучше любых других на свете. Нет, нужно применить какую-то хитрость, чтобы и султана убедить, и с Айше не поссориться. С ней опасно ссориться, она кадина и даже может стать валиде, хотя эту роль Михришах Султан безоговорочно оставляла себе.

– Принесите кофе, – приказала она служанкам, устраиваясь удобней в беседке сада. – И пусть придет Накшидиль.

Почему приказала позвать девушку, пока еще не понимала сама. Внутри уже родилась какая-то мысль, но пока не оформилась окончательно. Однако в то мгновение Михришах уже понимала, что будущее решение вопроса с Абдул-Хамидом почему-то связано с Накшидиль.

Кофе принесли раньше, чем пришла девушка. Пригубив чашечку, Михришах наблюдала, как приближается по дорожке стройная фигурка. Накшидиль хороша, очень хороша какой-то нежной красотой, контрастной с красотой султанской кадины Айше, та горячая, словно уголь, неистовая, как необъезженная лошадь, напористая и требовательная.

А Накшидиль мягкая и нежная, хотя характер тоже ой какой.