Лидерство во льдах. Антарктическая одиссея Шеклтона - Альфред Лансинг

Прошло три недели с тех пор, как они покинули «Эндьюранс». За это время самые сильные изменения произошли во внешнем облике членов команды. Некоторые всегда носили бороды и сейчас выглядели просто чуть более заросшими, чем обычно. Но лица тех, кто прежде всегда был гладко выбрит, теперь украшали захудалые полудюймовые усики.

Люди стали очень грязными из-за дыма от коптящего жира. Все было пропитано им: одежда, лица, вещи. Он мгновенно приставал ко всему и не поддавался очистке снегом, а мыла было очень мало.

Мнения о чистоте разделились — в лагере даже образовались две «школы». Хотя полностью вымыться было невозможно, многие оттирали лицо снегом каждый раз, когда позволяла погода. Другие же считали, что грязь защищает кожу от обморожения.

Лагерь разделился на хранителей и нехранителей и в вопросах еды. Уорсли возглавлял «партию» нехранителей, которые тут же съедали все, что могли, как только появлялась возможность. Орд-Лис со своим маниакальным страхом голодной смерти возглавлял «партию» бережливого хранения. Он редко съедал все, что ему было положено, пряча кусочек сыра или лепешки в карман, чтобы съесть позже, а то и оставить на черный день, в наступлении которого он не сомневался. Он частенько доставал из кармана кусок чего-нибудь, что выдавали неделю, две или даже три назад.

Впрочем, в то время еды было достаточно. Животные любезно приносили себя в жертву лагерю. Днем 18 ноября маленький грустный тюлененок, примерно месяца от роду, забрел в палаточный лагерь. Скорее всего, его мама стала жертвой косатки. Тюлененок был крошечный, в нем было совсем мало мяса, но его убили — пусть и с большой неохотой, — потому что он все равно не выжил бы на морозе один. На следующий день собаки подняли оглушительный лай, оповещая людей о появлении в лагере еще одного тюленя, на этот раз большого, крабоядного. После ряда подобных случаев Уорсли решил, что тюлени, завидя лагерь, принимали его за землю или лежбище, поэтому шли сюда.

Утром 21 ноября несколько человек снова пошли к кораблю. Они заметили, что льдины, пробившие его борта, пришли в движение. Вернувшись в лагерь, они начали снимать с собак упряжь и кормить их. В это время на дежурство вышел Шеклтон и остановился недалеко от упряжки Херли. На часах было без десяти пять. Вдруг краем глаза Шеклтон заметил, что корабль начал двигаться. Он быстро повернулся и увидел, как судно скрывается под ледяной глыбой.

«Он тонет, парни!» — закричал Шеклтон и бросился к импровизированной смотровой башне. Все мгновенно выбежали из палаток и начали толкаться, пытаясь получше разглядеть происходящее. Смотрели в полной тишине. Там вдалеке корма «Эндьюранс» поднялась на двадцать футов вверх и на миг замерла, устремив прямо в небо свой мертвый гребной винт и сломанный руль. Затем она медленно и тихо исчезла во льдах, оставив после себя лишь небольшой участок черной воды. Буквально через шестьдесят секунд и его не осталось: лед снова затянулся. Все произошло за каких-то десять минут.

Той ночью Шеклтон просто написал в своем дневнике, что «Эндьюранс» утонула, добавив: «Я не могу писать об этом».

Вот они и остались одни. Теперь со всех сторон не было ничего, кроме бескрайних льдов. Они находились на 68°38′ южной широты 52°28′ западной долготы — в том месте, где не бывал до них ни один человек и вряд ли захотел бы оказаться.

Окончательная потеря «Эндьюранс» стала для всех шоком, потому что корабль казался последней связующей ниточкой с цивилизацией. И теперь его смерть была окончательна и бесповоротна. Корабль был символом — материальным, физическим — их связи с внешним миром. Он пронес их под своими парусами через половину земного шара, или, как выразился Уорсли: «…смог пронести нас так далеко и так легко, а затем доблестно сражался, как не сражался ни один корабль, пока наконец не сдался под натиском безжалостных льдов». Больше его не было.

Все отреагировали на это событие очень сентиментально, как на смерть старого друга, который долгое время находился на краю могилы. Они уже несколько недель были готовы к его окончательной гибели. Покидая судно двадцать пять дней назад, все предполагали, что оно может утонуть в любой момент. И было удивительно, как долго корабль продержался на поверхности.

На следующее утро Уорсли сообщил обнадеживающую новость: несмотря на то что последние четыре дня дул северный ветер, их не отнесло назад. Лед, по всей вероятности, сдерживало южное течение. Тем временем Хасси обнаружил тревожные изменения в состоянии льдов: они больше не расходились под влиянием северных ветров. Кроме того, если раньше, проходившие через открытое море, эти ветра были относительно теплыми, то теперь они стали почти такими же холодными, как ветра с полюса. Из этого напрашивался лишь один вывод: севернее был только паковый лед, а не открытая вода.

И все же все смотрели на ситуацию с удивительным оптимизмом. Макниш почти закончил увеличивать борта шлюпок, и результат его работы всех изумил. Оказалось, недостаток инструментов и материалов ему совсем не помеха. Он использовал любые подручные средства, например хлопковый фитиль для лампы и масляные краски Мэрстона.

В первый вечер после окончательной гибели «Эндьюранс» Шеклтон устроил особый ужин — рыбная паста и печенье. Все было очень вкусно.

«На самом деле у такой жизни даже есть преимущества, — писал Маклин. — Когда-то я где-то читал, что человеку для счастья нужны лишь полный желудок и тепло, теперь я начинаю понимать это. Никаких тревог, поездов, писем, ожидающих ответа, воротничков, которые нужно носить. Кто бы из нас не хотел, чтобы все это изменилось!»

В таком же хорошем настроении Маклин на следующий день отправился с Гринстритом охотиться на тюленей. Вдруг им в голову пришла мысль немного покататься по открытой воде. Они знали, что Шеклтон, не выносивший неоправданного риска, придет в ярость, если застанет их за подобным занятием. Поэтому они благоразумно удалились на некоторое расстояние, пройдя несколько участков ледяных торосов. Они нашли небольшую прочную льдину и забрались на нее, отталкиваясь лыжными палками.

Наслаждаясь катанием, они внезапно увидели Шеклтона, проезжавшего неподалеку в санях Уайлда. В это мгновение Шеклтон как раз посмотрел в их сторону.

Гринстрит писал: «Мы оба почувствовали себя провинившимися школьниками, которых поймали на воровстве в саду; тут же подгребли к берегу, вылезли и снова приступили к охоте, встретившись с ним уже в лагере. Но вместо длинной речи, которой мы ждали, он наградил нас лишь ужасающим взглядом и вернулся к своим делам».

Все знали, что Шеклтон ненавидел испытывать судьбу. За это он даже получил прозвище Осторожный Парень. Но никто никогда не называл его так в лицо. Все обращались к нему просто: Босс, — и матросы, и офицеры, и ученые. Это было скорее титулом, чем прозвищем. В этом слове звучала нотка фамильярности, но все же оно обозначало абсолютный авторитет, что очень соответствовало мировоззрению и поведению Шеклтона. Он хотел быть «своим» и работал над этим, настаивая, чтобы к нему относились так же, как ко всем остальным, чтобы он получал такое же количество еды и одежды. Он старался демонстрировать свое желание участвовать в повседневных делах, например носить общий горшок с едой из кухни к палатке. Он даже не раз сердился, когда повар относился к нему иначе, чем к остальным, и давал лучшие порции только потому, что он Босс.