Не такая, не такой - Ашира Хаан

— А я как сказал? — смеюсь.

Потому что я счастлив.

Кажется, кто-то влюбился.

Она тыкает меня кулаком в плечо и изображает, что ушибла руку. Ну вот, уже перестала бояться и теперь смеется над моими размерами.

Отлично.

И мы идем, ныряем в переулок, а там в маленький дворик, а уж оттуда в арку — пять ступенек вниз, и мы в низком каменном зале, остатках былой роскоши палат восемнадцатого века.

Соня смеется, глаза блестят, она с радостью соглашается и на журек, и на бигос, и на драники, и на все прочее, что тут могут предложить, временами только переспрашивая, из кого это блюдо сделано.

Она не сидит на диетах и, кажется, даже не подозревает, что на свиданиях положено почти ничего не есть, показывая мужчине, что ты пришла вовсе не за этим, а пообщаться с таким потрясающим человеком.

И вообще перед сексом вредно наедаться.

Начинаю подозревать, что мои многочисленные свидания со всеми типами женщин, от которых я еще утром мысленно так щедро отказался, и ее свидания с кавалерами с сайтов знакомств отличаются так же сильно, как мой и ее миры.

В чем-то она, конечно, права с этой разницей между нами. Но это такая ерунда, когда мы начинаем обсуждать фантастику, историю московских зданий, польскую кухню, языки славянской группы, границы Восточной Европы, пути распространения чумы, технологию производства муранского стекла, винтажные елочные украшения, детские воспоминания о Новом Годе и еще тысячу тем. И я великодушно не напоминаю, что нам совсем не о чем поговорить.

И получаю в награду поцелуи сначала еще холодных с улицы губ, а потом все более горячих, почти пылающих, со вкусом перца, насыпанного на крышку хлеба, в котором подают журек.

Ее бедро касается моего, ее руки время от времени задевают меня, когда она тянется за чем-нибудь на столе. Моя Соня — уже моя женщина.

Еще вчера я думал, что везти ее в свою берлогу рановато, а сейчас совершенно не хочется ее куда-то отпускать. Она уже раскрылась мне, мои старания и мое терпение вознаграждены. Я для нее больше не чужой, а если судить по поцелуям, что становятся все дольше, даже ужин можно не заканчивать.

Нам далеко ехать.

Не хочу приводить ее в городскую квартиру. Хочу к себе, в мое логово, в мое сердце.

Соня, Соня…

Как же так получилось, что ты настолько меня зацепила? И почему я этому так рад?

Весь мир кажется невероятно теплым и дружелюбным, расположенным ко мне настолько, что я не сразу понимаю весь масштаб катастрофы, когда над ухом раздается ехидное:

— Привет, дорогой. Какая неожиданная встреча! Пригласишь за стол?

В глазах Сони растет непонимание, я прямо вижу, как со стуком захлопываются все шлюзы, открывшиеся в ее сердце сегодня, и предвижу крайне неприятный разговор.

…тогда я еще не подозревал — насколько…

Каким дивным казался этот день!

Даже такой эксперт по неудачным свиданиям, как я, ни к чему не мог придраться.

Мне интересно, мне весело, я не успеваю заскучать или даже пресытиться, а едва замерзаю — у меня в руках оказывается стаканчик с глинтвейном.

Без бороды Юл совсем не такой страшный. Даже то, что он лысый, даже как-то ему идет.

Я почти привыкла к тому, какой он огромный. Хотя иногда пугалась, оборачиваясь и не ожидая увидеть человека-гору. Я ведь толстая, я и забыла, как это — весить меньше мужчины. Одна рука Юлиана, обнимающая меня, в обхвате как две моих. Вроде бы страшно, не сбежать.

Но можно спрятаться за ним. От ветра. Или каких-нибудь гипотетических врагов.

Или просто — спрятаться.

Еще он всегда горячий. Можно греть пальцы в ладонях и нос у него на груди.

Или просто — греться.

Когда он вот так болтает о ерунде, совершенно забываю, что первый раз увидела его в роскошном лофте с дизайнерским ремонтом в окружении женщин, чьи джинсы стоят больше моей зарплаты, а туфли — больше всех вещей, которыми я владею вообще.

О мужчинах и говорить нечего.

Но вот так, когда не вижу его друзей, здесь, на улице со мной, он в общем-то обычный. Интересный. Не чувствуется ни возраст — с Асей, например, я тоже не замечаю разницы между нами, ни социальное положение.

Только то, что он мужчина, а я женщина.

Глинтвейн кружит голову, поцелуи будоражат кровь.

— Надень обратно шапку.

— Уже тепло.

— Ничего не тепло, ноль градусов, надень.

— Я в ней некрасивая.

— Ты всегда красивая.

Я не вижу в этих комплиментах того, что привыкла видеть: жалости, желания затащить в постель, дежурных фраз, утешений, ожидания ответных или благодарности. Лжи не вижу, но и страсти тоже. Юл говорит так, будто это самая естественная вещь на свете для меня — быть красивой. Как будто я кошка, которой не надо в себе сомневаться.

В конце этой встречи хочется признаться ему, что мне понравилось. Потому что хочется повторить эту легкость слов, жестов и взглядов, которая рождается между нами сама собой.

Вроде вечер, я проголодалась, и гудят ноги, но так ужасно не хочу расставаться с ним, что когда он зовет в ресторан, я не думаю, что это меня как-то обяжет.

Я просто ужасно радуюсь, что можно еще пообщаться с Юлом.

Оттаявшие мысли соскальзывают было на привычную колею — вот сейчас мы придем в роскошное место, где все увидят, какая я неподходящая и будут смеяться. Но ресторан совершенно не пафосный, и хотя еда там самая простая, она потрясающе вкусная.

И Юл вкусный.

И…

…и тут приходит маленькая женщина. Совсем маленькая, похожая на кореянку. На высоченных каблуках и в обтягивающем черном платье.

И первый ее взгляд смывает разом всю радость, окатывая ледяной водой.

Презрение. Оценка. Подозрение. Жалость. Раздражение. Фальшивое радушие.

Равнодушие, с которым она отворачивается от меня, моментально сосредоточившись только на Юлиане.

— Что ты тут делаешь? — хмуро спрашивает он, не предлагая ей присесть, но она спрашивала только из вежливости. Официанты уже несут ей тарелку и приборы, она делает заказ, шутит с ними, и ясно, что она тут не первый раз, что ее знают и даже немного любят.

Как можно любить такую стерву?

Но с персоналом она безупречно вежлива. Ледяные взгляды достаются только мне. На Юлиана она смотрит прищурившись, когда он не видит, и с улыбкой, когда поворачивается к ней.

— Я тут с нашим сыном, пока он разгребает дела, которые тебя не интересуют, — в ее голосе упрек и почти обида. — Конечно, выгуливать своих девушек интереснее.