Принц воров - Валерий Горшков

Короткая пауза в привычном разговоре меж уркаганами была занята прикуриванием папиросы, которую Червонец раскуривал нарочито медленно.

— Ценности сейчас, конечно, не ищут. Вернее сказать, ищут их давно, но вряд ли кому придет в голову пытаться обнаружить все это здесь, в Ленинграде.

— Тем более на Хромовском кладбище, — хмыкнул Сверло.

Слава посмотрел на Червонца.

— Да, верно, — подтвердил вор, выдержав взгляд Корсака, — там его точно никто не найдет.

— Я так и не понял, почему мы не можем пойти и разделить наши деньги. — Сверло был настолько же настойчив, насколько глуп.

— Я никак не могу договорить, потому что меня постоянно перебивают, — обдумывая что-то, Червонец вдруг вынул из-за пояса «маузер» и положил его перед собой на стол. — Привычка перебивать старших появилась вдруг у всех и сразу. Еще неделю назад любой из вас сильно рисковал, вякая словечко поперед батьки. Из этого я заключаю, что меня батькой вы как бы не признаете. Что же, я буду откровенен с вами. Ваша задача — урвать кусок, свалить и сожрать его в одиночку, то есть поступить так, как поступает шакал. Моя же — организовать наш мир по старым правилам, мир, в котором мы жили до смерти Святого. Это две очень разные задачи. И поскольку я совершенно потерял взаимопонимание с вами — а догадаться об этом мне помог наш добрый друг, пан Домбровский-младший, — я буду поступать как лев, у которого шакал хочет оторвать кусок от его добычи. Времена нынче крутые — в стране до сих пор действуют законы военного времени, поэтому я поступлю аналогичным образом. Едва я почувствую, что от кого-то исходит угроза моей идее… Если я почувствую — а не услышу! — пай каждого из нас увеличится за счет внезапной смерти носителя этой угрозы.

А теперь слушайте меня и запоминайте. Власть крепнет. У меня есть все основания думать, что она окрепнет быстрее, чем мы реализуем через антикварщиков предметы старины и другие раритеты. Продавать золото на вес, как лом, я не намерен. Каждая вещь имеет свою цену, и, скажем, если жизнь Вагона для меня уже почти ничего не стоит, поскольку от него я чувствую самую большую волну неприятностей, то на деньги, вырученные от картины Моне «Утро», которую я сегодня носил к оценщику, можно возвести еще одну маковку на Казанском соборе в Москве. И зодчего Постника на эти деньги оживить можно, и зрение ему вернуть, Иваном Грозным украденное, и мастеров собрать.

Но этот же оценщик сказал, что на вывоз картины в Англию уйдет не меньше чем полгода. Одной картины! У нас их много. Да и ждать нам некогда. К нам готовы присоединиться десять серьезных человек из Питера. Они обещают, в свою очередь, привести кое-кого еще. Через год нас будет не меньше сотни. Не шпанки, не стукачей уличных, не вокзальных воришек, а серьезных людей, прошедших Крым и рым. Для этого нужны деньги. Наличные, советские, хрустящие деньги. Лавэ, которое отошло к молодому пану Домбровскому, не в счет. Я обещал отцу этого человека отдать эти деньги и слово свое не нарушу. Да и не хватит их, как ни крути… Сотню людей нужно кормить, предоставить им кров, обеспечить материально…

— Вот как?! — взвился Нетопырь, и это было странно, что он взвился, поскольку Слава впервые за последние дни слышал его голос. — А почему бы этой сотне не заработать на хлеб самим?!

— А зачем им нужны тогда мы?! — зарычал Червонец, нервничая оттого, что, несмотря на все его старания объяснить простую истину, которая уже давно дошла до Корсака, его по-прежнему кто-то не понимает. — Они сейчас тем и занимаются, что добывают хлеб насущный, и какая им разница, под кем этот хлеб добывать?! Я пришел к ним, чтобы объяснить — наш хлеб будет с маслом, и несколько месяцев можно будет пожить по-человечески, отдохнув и набравшись сил для предстоящей большой работы!

Крюк подошел и воткнул в стол перед Нетопырем финку.

— Слушайте, бля, что вам говорят! Ушами прядать потом будете. Слушайте, слушайте и запоминайте!

И с головы Нетопыря слетела кепка.

— Вот потому-то нам нужны деньги, — продолжал Червонец. — Взять их можно только у власти, потому что все ювелирщики перед войной в спешном порядке превратили наличные в то же дерьмо, что имеем сейчас мы, и сидят на нем, аки наседки. Разница лишь в том, что они никуда не торопятся и контакты для продажи раритетов могут искать годами!

Встав со стула и пройдясь по огромной зале — Слава еще в первый день подумал о том, что когда-то в этой квартире жил и работал, скорее всего, какой-нибудь конструктор или ученый — в таком жилье прописывали лишь государственных людей, вор остановился по старой привычке у окна и хрустнул пальцами.

«Дурная примета, — пронеслось в голове Корсака. — Если кто-то из группы хрустел костяшками перед выходом, операция всегда шла с треском».

— В следующем, сорок седьмом году будет денежная реформа.

— В каком смысле? — уточнил Вагон.

— В прямом. Будут новые филки.

— А зачем старое лавэ менять на новое? — не унимался Вагон, у которого нестерпимо болела рука, но обезболивающее, содержащее наркотик, которое привез ему доктор, он проиграл Буре.

— Это долго объяснять. И потом, ты все равно ни хрена не поймешь. Словом, Ленинградский монетный двор работает сейчас по-стахановски, в три смены. К концу 1946 года нужно напечатать бабок на всю страну, чтобы в новый год вступить с новым профилем главного пахана всея Руси Ильича на купюрах. На Монетный двор под видом мусоровозов, хлебных фургонов и карет скорой помощи свозятся деньги со всей страны. Половину работы берет на себя Московский монетный двор, вторую половину — Ленинградский. Деньги частников будут меняться в авральном режиме сразу после объявления денежной реформы. Государство хочет избавиться от кошелочников, запрятавших деньги в чулки и матрацы у себя дома! Теперь ясно? Государству, чтобы окрепнуть, нужны деньги! Много денег! Миллиарды, тысячи миллиардов рублей! Страна хочет показать Западу силу, а это невозможно, пока нет денежного запаса! А он, милый, хранится у бабки Вагона в драном чулке за печью!

— У меня нет бабки.

— А у СССР этих бабок — хоть жопой ешь! Это то, что я пытаюсь вам объяснить, и то, что вы решительно не желаете понимать! Для того чтобы окрепнуть, нужны деньги! Деньги, растасканные по углам, силой не являются! Для этого и проведут реформу, и как я понимаю… — Червонец покачал головой. — О, как я понимаю наших дорогих вождей!..

— Последний свой срок я отбывал в Салехарде, где и познакомился со Святым. Было это десять лет назад. Сиживал с нами и человечек, имя которого упоминать не стоит, чтобы не засорять ваши и без того загаженные мозги. Скажу лишь, что в пятнадцатом году этот человечек брал сейф Путиловского завода.

— Вишневский Николя! — воскликнул Крюк.

— Точно… — улыбнулся Червонец. — Так вот у него в зятьях ходил мужичок, который трудился в то время на печатном дворе Николая Второго. А после за обладание высоким художественным талантом и умение молчать был отряжен на работу на Монетный двор в Питер. Где и работает по сей день художником. И с кем я встретился сегодня днем, как вы думаете?..