Кромешная ночь - Джим Томпсон

— Поверь, ад существует, я точно знаю, — стоял у меня в ушах его голос; я так и слышал его, лежа в постели, где она дышала мне в лицо, придавив своим настырным телом. — Это безрадостная, скучная пустыня, где солнце не дает ни тепла, ни света, где закоснелая Привычка насильно кормит дряхленькую Похоть. То место, где умирающее Желание бок о бок стиснуто с бессмертной Необходимостью, а ночь навевает ужас и мрак стенаниями одного и разнузданными воплями другой. О да, ад существует, друг ты мой любезный, и, чтоб туда попасть, глубоко рыть не надо!..

Когда мы с ним в конце концов расстались, на прощанье он дал мне сто девяносто три доллара — все, что было в бумажнике, кроме последней десятки. И больше я никогда его не видел, не знаю даже, как его зовут.

Тут Фэй снова принялась храпеть.

Прихватив бутылку виски и сигареты, я укрылся в ванной. Запер дверь, сел на стульчак. Должно быть, я провел там часа два или три — курил, прихлебывал виски и размышлял.

Все думал про того парня: по-прежнему ли он сидит в Вермонте, выращивая свои срамные пилотки. И про то, что он сказал тогда насчет ада, я тоже думал, и никогда его слова не говорили мне так много, как в ту ночь.

Никоим образом я даже близко не был стариком, но все равно закрадывалась мысль: не оттого ли я себя так скверно чувствую, что старею. Это, в свою очередь, вызывало желание узнать: а в самом деле, сколько мне лет? Ведь мне и это толком неведомо.

Все, на что я мог опереться, это слова матери, а она нынче говорила одно, а завтра совсем другое. Да и сама-то знала ли она — ох сомневаюсь! Какие-то наметки на сей счет у нее, видимо, имелись, но при том, сколько у нее было детей, вряд ли она в этих наметках не путалась. А значит…

Я все пытался это дело раскумекать, пробиться к каким-то основам. Складывал, вычитал, пробовал вспоминать места и события давнего прошлого, но в результате получил только головную боль.

Мелким я был всегда. И всегда (кроме разве что нескольких лет в Аризоне) ходил не просто по краю, а прямо по зазубренному острию.

Все перебрал, чуть ли не вплоть до колыбели, но если и бывали другие времена или сам я бывал другим, то где, когда? Нет, ничего определенного вспомнить не удалось.

Я пил, курил и думал и в конце концов поймал себя на том, что головой отяжелел и она клонится, клонится…

Вернулся в комнату.

Фэй спала, согнувшись углом, — зад на одном краю постели, колени и плечи на другом. Место оставалось только в ногах, и я там кое-как, калачиком, примостился.

Проснулся оттого, что ее ноги лежат у меня на груди, плющат ребра. Девять утра. Поспать не удалось и четырех часов. Я понял так, что больше все равно не засну, поэтому выбрался из-под нее и встал.

Сходил в туалет и принял ванну, стараясь шуметь поменьше. Когда стоял в ванной перед зеркалом, прилаживая на место контактные линзы, заметил, что она стоит в дверях, смотрит.

Она не знала, что я ее вижу. Забавно, с каким иногда выражением человек смотрит, наблюдая тебя в зеркале, когда не сознает, что и ты можешь за ним наблюдать. Ее взгляд был направлен на нижнюю часть моего лица, на рот. Смотрю: скривилась. И тут же смахнула с лица гримасу — похоже, внезапно осознав, что я за ее мимикой слежу. Тихо вернулась в комнату, чуть помедлила и снова направилась к двери, по дороге шумя, чтобы предупредить о своем приближении.

Я вставил зубные протезы. Без них у меня рот и впрямь, пожалуй, выглядел паршиво — словно я с ним вроде как восстал черт-те откуда. Но мне было до глубины души плевать, нравится он ей или нет.

Она вошла, зевая и с заспанным видом почесывая голову обеими руками.

— Ну ты даешь, зая, — сказала она. — И что ты вдруг вскочил-то в этакую рань? Я спала та-а-к-ыа-ах-х-х! — прости, пожалуйста — так сладко!

— Уже десятый час, — отозвался я. — Решил, довольно мне уже бока отлеживать.

— А мне маловато. Такой шурум-бурум развел, разбудил меня.

— Да, надо было мне тихонько в уголке постоять.

Зыркнула глазом. Но тут же усмехнулась, правда несколько раздраженно.

— Ворчун! Слова поперек ему не скажи. Давай-ка выходи оттуда, мне надо ванну принять.

Я вышел — надо так надо. Пока одевался, она мылась, потом принялась чистить зубы — тысячу пятьдесят раз прополоскала рот (судя по звукам), при этом булькая, харкая и плюясь. Меня даже затошнило; то есть меня уже тошнило, а тут добавилось. Я быстренько допил остатки виски; помогло. Взялся за телефон, заказал завтрак и очередную бутылку. Я понимал, что пьянка мне отнюдь не на пользу (вообще-то, велено было совсем завязать с этим делом), но в данном случае выпить требовалось позарез.

Когда пришел официант, она все еще шебаршилась в ванной. Я откупорил и, как следует приложившись, второпях подавился, закашлялся и выплюнул в платок полный рот кровищи.

Вновь взялся за бутылку. Всосал, опустил ее и, задержав дыхание, решительно проглотил. На сей раз ни кашля, ни крови не воспоследовало, но я-то понимал: все впереди.

Однажды меня в ее присутствии уже подкосило. Если я всерьез заболею… если мадам-хозяюшка решит, что я был, да весь вышел… что меня, подобно ее Джейку, пора списывать…

Из ванной она вышла довольная, сделавшись куда свежее, чем была на входе, да и я со свежей полбутылкой виски в брюхе тоже чувствовал себя хоть куда. Завтрак мы съели весь, хотя, надо признать, к моей порции она тоже здорово приложилась. Я прикурил для нас обоих сигареты, и она откинулась на подушки.

— Ну? — проговорила она, сощурясь.

— Что — ну? — переспросил я.

— И как тебе?

— Хороший кофе. Давно такого не пробовал, — сказал я.

— Поганец! — изумилась она и загоготала. От взрывов ее гогота я начал уже дергаться заранее, как перед тем от храпа. — М-м-м? — пропела она. — А мне так очень даже, если не возражаешь. Не хочешь с мамочкой опять в кроватку?

— Слушай, детка, — нахмурился я, — мне чертовски жаль, но… в общем, тебе пора домой.

— Как? — Она резко села прямей. — Да ну тебя, зая! Ты говорил…

— Я говорил, что мы вместе переночуем. Вот, переночевали. Какая тебе разница, днем раньше, днем…

— Мне очень большая разница! Ты же не проторчал в богом забытой дыре столько, сколько я! Мне… Почему не сделать так, как заранее договорились, а, зайка? Я ведь могу уехать и вечером, а ты приедешь утром… и у нас будет целый день, чтобы побыть вместе. Или я могу остаться — пойду к сестре, скоротаю вечер у нее, а домой поеду завтра, а ты можешь…

— Послушай, детка… Фэй, слушай-ка, — прервал ее я. — Надо признать, заранее я не до конца все продумал. Мне еще много над чем надо поразмыслить, и я не понимаю — тоже мне великое дело, сейчас ли ты…

— Еще какое великое, а как же! Чего вдруг не великое-то?