Гладиатор из будущего. Рим должен быть разрушен! - Виктор Поротников

Мелинда посмотрела на меня с воодушевлением и надеждой в глазах.

– Да ты совсем спятила, предлагая мне такое! – фыркнул я. – Красс самый богатый человек в Риме! Он наверняка повсюду ходит с толпой клиентов и телохранителей. У меня руки коротки для такого дела.

– В одиночку ты, конечно, не справишься, Андрей, – спокойно сказала Мелинда. – Тебе понадобятся помощники, два-три надежных человека. И подыскивать их надо не в Риме, а среди восставших рабов. Я сама охотно пошла бы с тобой на это опасное дело, но, к сожалению, меня ожидает телепортация в будущее через несколько часов.

– А ты поговори со своим шефом, убеди его вновь заслать тебя сюда, – сердито вымолвил я. – Почему бы тебе и впрямь не потрудиться вместе со мной во имя спасения России? Я буду убивать кинжалом Красса, а ты будешь держать его за руки или зажмешь ему рот.

Мелинда всматривалась в меня испытующе, словно чувствовала себя оскорбленной моей колкой язвительностью. Она помолчала и сказала отрывисто:

– Хорошо, Андрей. Я поговорю с шефом… Думаю, мне удастся убедить его в том, что моя помощь тебе очень пригодится в деле покушения на Красса. Заодно я постараюсь убедить шефа увеличить твое вознаграждение до ста тысяч евро. – Мелинда грустно вздохнула. – Наши возможности, к сожалению, не столь велики, как у американцев.

Мне вдруг стало неловко перед Мелиндой за свой нервный срыв, за свой недружелюбный тон. Интересно, а за какую корысть она-то участвует во всем этом? Я спросил об этом у Мелинды.

– Зарплату я, конечно, получаю, что-то около пятисот евро в месяц, – ответила Мелинда с какой-то смущенной улыбкой на устах. – На большее я и не рассчитываю. Нам ведь не до жиру, быть бы живу.

– А сколько получает Макс за каждую телепортацию в прошлое? – поинтересовался я.

– По четыреста евро, – сказала Мелинда не очень охотно.

– Мне он заявил, что участвует в этом не за деньги, а ради высокой цели, – сквозь зубы процедил я. – Вот перец хитрозадый!

За дверью по коридору протопали чьи-то торопливые шаги, прозвучали раздраженные голоса на латыни: две женщины из-за чего-то переругивались между собой.

Эта латынь, звучавшая для меня уже так привычно, вернула меня к действительности, от которой я невольно отдалился, беседуя с Мелиндой на русском языке. Я задумался: не о том, смогу ли я совершить удачное покушение на Красса, – на этот счет у меня был готов отрицательный ответ, – а о том, как мне переубедить Мелинду не запускать в действие этот безнадежный план.

Проницательная Мелинда, видимо, прочитала все это у меня на лице, и, желая подбодрить меня, она подошла ко мне неслышными шагами. Ее прохладные пальцы коснулись моей щеки, моих волос. Склонившись ко мне, Мелинда прошептала:

Коль плохо нам теперь, не то же обещает

Грядущее: подчас пленяет цитры звон

Камену смолкшую, и лук свой напрягает

Не вечно Аполлон…

Это были стихи римского поэта Горация.

«Гораций еще не родился, а его стихи уже звучат! – усмехнулся я про себя. – Гораций появится на свет лишь спустя шесть лет после подавления восстания Спартака. А если Спартак сокрушит Рим, как это повлияет на судьбу Горация? Станет ли он поэтом? От таких мыслей можно сойти с ума!»

Прежде чем затеять с Криксом этот разговор, я два дня предавался раздумьям. Я не очень-то поверил в сказанное мне Мелиндой, будто она в скором времени опять вернется сюда, чтобы помочь мне в покушении на Красса. Хотя наше расставание с Мелиндой завершилось именно на этой ноте, тем не менее я прекрасно сознавал, что успех этого опаснейшего замысла процентов на девяносто будет зависеть только от меня одного. Нервы мои в эти дни совсем сдали, постоянно пребывая в подавленном состоянии, я днем и ночью старался представить, что меня ожидает в Риме. Этот город и манил и страшил меня одновременно.

Приняв наконец решение, я встретился с Криксом и изложил ему свой замысел по захвату Рима. Из этого замысла следовало, что еще до наступления осени отрядам Крикса надлежит соединиться с войском Спартака. Для этого Крикс должен совершить бросок на север Италии к реке Пад. Я не знал, какая именно причина вынудит Спартака повернуть от Альп обратно на юг Италии, объяснений этому не было ни в античных анналах, ни в исторических монографиях двадцать первого века, однако я был уверен, что именно так и будет. В этом же я убедил и Крикса, впутав сюда неизбежность рока и волю богов.

Я сказал Криксу, что намерен проникнуть в Рим, чтобы наладить связи с тамошними рабами. Когда две армии восставших рабов соединятся и двинутся на Рим, а это случится не раньше конца лета, к тому времени мною и моими помощниками будет составлен заговор рабов. Заговорщики откроют какие-нибудь из ворот Рима ночью или на рассвете, впустят в город войско Спартака и одновременно поднимут на восстание всю римскую бедноту и тысячи невольников.

Крикс выслушал меня с широко открытыми от изумления глазами. Он взирал на меня так, словно я был не смертный человек, но некое божественное существо наделенное сверхъестественными способностями. Крикс не пытался меня отговаривать от этой крайне рискованной затеи, полагая, видимо, что моя уверенность в успехе обусловлена моей способностью заглядывать в будущее. Если я так рвусь в Рим, значит, божественное предопределение сулит мне удачу, ведь навстречу гибели я не стал бы так стремиться.

Крикс поинтересовался, кого я намерен взять с собой на это дело.

Я сказал, что возьму себе в помощь Клувиана и Эмболарию, так как они оба бывали в Риме и внешне вполне похожи на жителей этого города. Крикс одобрил мой выбор, заметив, что никто из галлов и германцев, конечно же, для такого дела не годится из-за своего внешнего вида и сильного акцента в речи.

По моему плану, я и мои помощники должны были проникнуть в Рим одетыми и подстриженными, как истинные римляне. Я и Клувиан должны были изображать зажиточных плебеев, а Эмболария должна представлять из себя жену торговца или богатого вольноотпущенника. Нам предстояло действовать в Риме порознь, встречаясь только в ночное время в каком-нибудь неприметном съемном жилье. Крикс отсыпал мне из награбленных сокровищ десять тысяч сестерций и еще несколько горстей различных безделушек из золота и драгоценных камней. Эти драгоценности при случае можно было обменять на продукты или на любые нужные вещи.

Эмболария была на четвертом месяце беременности, и я поначалу не хотел брать ее с собой. Однако самнитка все же уломала меня, приведя немало доводов в пользу ее участия в этом деле. Главный довод заключался в том, что как женщина Эмболария могла внушить меньше подозрений римским властям и соглядатаям, поставленным надзирать за государственными невольниками.