Пока живу, люблю - Алина Знаменская

В субботу Виктория получила приглашение на фотовыставку. Приглашение лежало на пианино. Как оказалось, точно такие же приглашения получили Карина с Ренатой и Макс. На ее вопрос «Можно ли туда детям?» Макс неопределенно пожал плечами, не скрывая своих сомнений. Потом он все же дал «добро» и сказал, что сам заедет за ними, чтобы отвезти после выставки домой. «Заодно и почтит своим присутствием тусовку братика, — мысленно закончила за него Виктория. — Освятит». Весь день, делая домашние дела, Вика ловила себя на мысли, что с интересом думает о предстоящей выставке. Она уже имела возможность наблюдать, каким образом Кит «ловит» свои жертвы. Каковы должны быть его снимки? Этого Виктория представить не могла. Судя по шутовской манере работать — совершенной ерундой. Если это так, то у нее появится прекрасный повод поставить его на место. Ишь новоявленный Пинкертон! Смеет строить о ней какие-то предположения! Пусть сначала научится хорошо делать свою работу. Со злорадным предвкушением открыла Виктория дверь Дома транспортника, где Протестанту предоставили зал под выставку.

Народ бродил среди фотографий, самого автора не было видно. Девочки сразу оторвались от Виктории и побежали в глубь зала — им здесь, похоже, приходилось бывать раньше.

Окинув зал беглым взглядом, Вика сделала вывод, что экспозиция поделена на темы. Каждая тема имела свое название. Виктория стала рассматривать фотографии, которые оказались ближе к ней. По жанру эти работы должны бы относиться к портретам. Но… Это были не просто портреты. С фотографии на Вику взирало лицо солидного дядечки. Он что-то вещал в микрофон. Все выдавало в нем чиновника, облеченного властью: костюм, отчужденное выражение лица, жест руки. Ракурс был выбран.., вернее, не выбран, ведь Виктория знала, как Кит делает снимки. Не выбран — пойман так, что чиновник находился как бы вверху, смотрящие на фотографию с любой точки находились ниже, под ним. Чиновник упивался властью, своей маленькой властью, милостиво отданной ему теми, кто в ней не нуждался. Вика присмотрелась внимательнее — здесь явно использовался какой-то эффект, какая-то непонятная ей округлость, делающая человека в кадре большим и выпуклым, а все остальное — мелким и второстепенным по сравнению с ним.

Ряд портретов своих современников Кит сделал с присущей ему бесцеремонностью и без малейшего налета сентиментальности. Викино первое впечатление от этого человека подтвердилось — он видел в людях то, что они не хотели бы показывать. Он по-своему читал их. Не давал им ни малейшего шанса на позу. Когда она закончила осматривать портреты, у нее внутри уже что-то вздрагивало и гудело, как, наверное, гудит земля в предчувствии землетрясения. Ее привлекла экспозиция с названием «Фуршет». Люди, пришедшие закусить и выпить на дармовщинку, снять с себя налет официальности, расслабиться. Вот, вероятно, артист, широко разинувший рот на бутерброд с икрой. Он не видит камеры, все его внимание поглотила эта дармовая икра. Разинутая пасть (по-другому не скажешь) заняла половину площади фотографии. Брови взлетели, глаза закрыты в предвкушении…

Вот, вероятно, рыцари номенклатуры. Они делают вид, что беседуют, но внимание их поглотили рюмки в толстых пальцах, глаза косят именно туда, даже губы трубочками вытянуты в сторону рюмок.

Вот парень из нищей богемы, худой и лохматый, выловил три тартинки на длинных деревянных шпажках. Удача? А на лице озабоченность — как бы не отняли! Следующий снимок по композиции в точности повторяет предыдущий, только место действия другое. Помойка. Бомжиха в лохмотьях, с длинным металлическим крючком в руке. Она поймала на свой крючок горелый блин. Совсем черный, но — целый. Вытащила его, держит над баком, норовя сунуть в приготовленный мешок с пожитками. На лице ее та же озабоченность, что и у художника с тартинками. Тоже фуршет… Гротеск. Хлесткий и беспощадный. Вот, значит, с какой точки мы смотрим на мир, господин Протестант…

Виктория почувствовала, что по спине бегут мурашки. Ей стало не по себе. Она поискала глазами детей. Девочек нигде не было видно. Она прошла между колоннами, заглянула в кулуары, направилась в дальний уголок зала и.., увидела себя! Она увидела себя издалека и остолбенела. Она шла по улице разинув рот, в своем сером затертом плаще. Боже! Когда он успел? Зачем? Но этого было мало — на нее обрушился каскад фотографий с одной героиней в кадре. Она, она, снова она! Вот Макс ей выговаривает что-то, а она сжалась, смотрит на него, как кролик на удава. Щеки повисли, волосы в разные стороны. Корова коровой! А вот она в кабинете Макса с компьютерной мышкой в руках. Что она там делала? Убиралась, что ли? Господи, да она держит эту мышку как дохлую крысу! Выражение лица именно такое — недоумение, смешанное с брезгливостью. А вот.., она с ненавистью смотрит в спину хозяина. Именно! На лице ее злость и раздражение, ничем не прикрытые. И тут же Макс, к ней лицом, и у нее на лице прорисовывается сладенькая такая улыбочка… Но фотограф-то ни на грош не верит этой улыбочке, ясно! У зрителя может сложиться впечатление, что она задумала отравить хозяина или же, чего доброго, нож ему в спину всадить! У Виктории забурлило внутри, закипело, грозя прорваться вулканической лавой. Виктория, словно прибитая гвоздями к полу, стояла, не в силах оторвать взгляд от фотографий. Ее препарировали на этом стенде как лягушку! Из нее вынули внутренности и показали всем желающим поглазеть. Викторию затошнило.

Вот она в своей желтой блузке с абонементом в руке. Он зафиксировал ее в прыжке! Она подпрыгнула тогда в предвкушении концерта. А вот она с детьми садится в машину. Сбоку — Макс, а она косит глазами в его сторону. Не на детей смотрит, как полагается гувернантке, а на Макса! И взгляд, как у разведчика в засаде.

А здесь она с девчонками у фортепиано. Рената играет, а они с Кариной слушают. Здесь фотограф милостиво снял с нее уродливую маску. Тут она похожа на человека. И на том спасибо. А на следующем снимке лишь размытый силуэт, предположение женской фигуры, и только.

На всех фотографиях была Виктория. Но каждая фотография как бы перечеркивала предыдущую. Это были взаимоисключающие личности или железные маски, примеряемые одним и тем же лицом. Последняя фотография словно вопрошала: кто здесь? Кто эта размытая фигура за пеленой белого тумана? Он назвал стенд «Тайна». Лаконично и без претензий. Созерцающий мог подумать что угодно. Но Виктория не нуждалась в комментариях. Она все поняла. Этот папарацци вообразил, что все о ней знает! Что раскусил, что все про нее понял! Вывел на чистую воду. Вздумал напугать ее как школьницу. Не на ту напал!

Вероятно, он предположил, что она сейчас соберет свои манатки и удерет, откажется от задуманного плана. Не зря Марина предостерегала ее. Все знают, какой он. «Дядя Кит — великий фотограф!» Ну надо же! Протестант! Да пусть себе протестует против чего угодно, но она-то при чем? Где она ему дорогу перешла? Ишь какой борец за справедливость! Возомнил себя всевидящим оком, недремлющим глазом. Виктория побежала искать девочек. Они прыгали вокруг центральной колонны.

— Виктория Викторовна, вы видели? — завизжали они, как только она приблизилась.

— Нехорошо показывать пальцем, — машинально заметила она и посмотрела туда, куда показывали девочки. На колонне размещались портреты сестер. Со всех четырех сторон колонны на зрителей взирали чистые изумленные глаза Карины и Ренаты. Впрочем, выражение глаз менялось. У Ренатки оно было то печально-разочарованным, то вопрошающим, то суровым. У Карины — удивленным, насмешливым и задумчивым.