Разорванное небо - Максимилиан Борисович Жирнов

– человеческое восприятие. Когда играешь в увлекательную игру, часы пролетают незаметно, словно скоростной локомотив бешено проматывает ленту жизни. Но во время ожидания какой-нибудь ерунды секунды тянутся целую вечность. Что уж там говорить об очереди к зубному врачу…

Сигнализаторы гаснут один за другим, я толкаю ручку тяги вперед, и вентилятор левого двигателя гудит и завывает, жадно втягивая воздух. Есть запуск! Второй «Дженерал Электрик» стартует так же легко, насосы разгоняют по телу самолета благородную кровь: стрелки манометров гидросистемы ползут в центр шкалы. Я запрашиваю разрешение на взлет. В голове почему-то крутится веселая песенка.

Тум-тум-тум-тум, тяжелый штурмовик мчится по полосе, ощутимо подпрыгивая на стыках бетонных плит. Скорость растет, я беру ручку управления чуть на себя – крылья, едва слышно шурша, скользят по воздуху. Кран уборки шасси вверх. Закрылки убраны. Чуть прижав машину к земле, я разворачиваюсь в сторону невидимой пока столицы. До нее немногим более сотни миль – всего полчаса полета.

Снова подо мной мелькают залитые солнцем зеленые рощицы, и желтые квадраты засеянных какими-то злаками полей. Вентиляторы двигателей жужжат на полных оборотах. Груженая бомбами машина презрительно продирается сквозь воздух, едва заметно подрагивает, попадая в восходящие потоки нагретого воздуха.

Однажды мне довелось полетать на двухместном планере – хрупкой конструкции с длинными и узкими, словно линейки, крылышками. Тогда я самонадеянно решил покрасоваться перед хрупкой девушкой-инструктором, и едва горизонт выровнялся, услышал в наушниках недовольный голос:

– Куда так резво крутишь? Минус тысяча футов. Это не твоя громила в двадцать тонн!

Планеристка уверенно направила аппарат к горячим скалам, где тонкие крылья нашли надежную опору, и мы парили и парили в полной тишине, пока заходящее за дальние горы солнце не перестало отдавать земле живительное тепло. Именно тогда я понял, что танцы в небе и парусники – не мое.

Через месяц мы поженились. А потом с моей супругой что-то случилось. Наверное, она стала много внимания уделять телевизору и слушать своего отца. Но я помню, как ярко сияло солнце, как звезды улыбались нам с высоты. Помню ее веселый смех. Это было так давно…»

Наконец, я перевернул последнюю страницу. Мои глаза слипались. Я осторожно лег на постель и на этот раз уснул почти мгновенно…

Меня разбудила Мэри:

– Который час?

– Полдень. Вот это мы хороши дрыхнуть. Пойду, раздобуду чего-нибудь съестного, – я распахнул дверь и выскочил в коридор.

Откуда-то доносился чей-то возбужденный разговор. В переговорной о чем-то ожесточенно спорили Камил, Фернандо и Мартинес. Фернандо отчаянно жестикулировал, черные от машинного масла руки выписывали немыслимые кренделя.

Мартинес виновато потупил глаза, иногда отрицательно мотая головой. Камил, заложив руки за спину, едва не рычал, яростно сверкая глазами. Режиссер Фикс равнодушно прикрыл глаза, сидя за столом.

Едва я вошел, все умолкли. В переговорной воцарилась гробовая тишина. Камил посмотрел на меня исподлобья:

– Морская прогулка отменяется. Яхта утонула.

– Как… утонула? – новость потрясла меня до глубины души.

Камил, не сдерживаясь, рявкнул:

– А вот так! Фернандо приехал в порт – у пирса только мачты торчат! Придется вам добираться по суше. Мартинес отвезет вас в город к югу отсюда. Там вы явитесь в комендатуру…

– Куда, простите? – съехидничал я.

– В комендатуру. Режим Сазалара зависит от поставок из США. Никто не осмелится тронуть американского гражданина… или гражданку даже кончиком пальца. Любой, кто нарушит это правило, отправится в Бертильон, а тюрьма для политзаключенных – не самое приятное место. Вы здесь неприкасаемые, – в голосе Камила сквозила неприкрытая горечь.

– А дальше?

– Назоветесь правозащитниками. Скажете, что заблудились. Вас доставят в столицу, в посольство. А там уже разберутся.

– Стоп! – сказал я. – Может, Алек был бы более надежным проводником? По-моему, Мартинес здорово рискует.

– Да, рискует. Но, во-первых, только Мартинес знает дороги в обход пикетов, а во-вторых, Алек сейчас в столице. Собирайтесь.

Я поспешил сообщить неприятную новость жене.

Мы выехали только в три часа дня. Миновав повстанческие блокпосты, старый джип, злобно урча мотором, выбрался на шоссе и резво покатил по гладкому асфальту, словно по великолепному шоссе где-нибудь между Техасом и Аризоной.

Мне стало не по себе от мрачных картин разоренной страны. Покинутые и разбитые бомбами фермы белели по обе стороны дороги. Пустые придорожные кафе, гостиницы и магазинчики слепо таращились на меня выбитыми окнами. Сожженные дотла деревни темнели среди заброшенных, густо заросших сорняками полей.

Мартинес, в джинсах и ковбойской рубашке, невозмутимо вел машину. Мэри, сидя рядом со мной, кусала губы. Я не мог отделаться от мысли, что часть вины за злодеяния Сазалара, безусловно, лежит на моих соотечественниках.

Наконец, джип влетел в почти нетронутый, но абсолютно безжизненный поселок. Солнце яркими сполохами блеснуло в уцелевших окнах. Мартинес притормозил и свернул с магистрали на едва заметную колею среди сорной травы.

– Поедем в обход, иначе наскочим на пикет, – пояснил он.

Джип, завывая мотором, пополз по мягкому грунту. Вскоре под колесами захлюпала вода. В воздухе повисло ужасное зловоние. Мартинес повел машину по уложенным через болото черным от времени бревнам, утопавшим под колесами, будто клавиши диковинного пианино.

Внезапно зловонный пузырь вспучился перед капотом. Джип на секунду повис в воздухе, провалился передними колесами в щель и содрогнулся от удара бампером о бревно.

– Выбирайтесь! Быстро! – крикнул Мартинес.

Я схватил жену и швырнул через борт. Она завизжала, едва удержавшись на скользком настиле. Затем я втянул на заднее сиденье Мартинеса, и только тогда выскочил сам. Джип скользнул капотом в черную жижу. Кузов остался торчать на поверхности, словно памятник непредсказуемой и коварной матушке-природе.

Мартинес вцепился мне в плечо.

– Спасибо, друг, – вымолвил он. – А ты не такой… урод, как я думал. Но кто же знал…

В поселок мы добрались, когда солнце почти коснулось горизонта. Мартинес пробрался через поросший сорняками палисадник, распахнул калитку и вдруг побелел, словно увидел перед собой орду мертвецов.

– Патруль… – прошептал он. – Их здесь никогда не было.

На деревенской площади неодолимой громадой высился тяжелый армейский вседорожник – «Хамви». Пуленепробиваемые стекла темнели на фоне залитого кровавым светом камуфляжа. Смертоносное жерло крупнокалиберного пулемета уставилось, казалось, мне прямо в лицо. Мартинес медленно поднял руки. Я сделал то же самое.

Распахнулись двери, из броневика выскочили трое солдат в панамах. Стволы автоматических винтовок едва не уперлись нам в грудь. Как будто пулемета мало!

Наконец, утирая лысину носовым платком, на землю тяжело спрыгнул коротышка-толстяк с пистолетом на поясе. Он обшарил нас пристальным взглядом равнодушных светлых глаз и что-то резко сказал по-испански.

Солдат отдал винтовку командиру, ощупал меня с ног до головы и выудил документы. Закончив, он обыскал Мартинеса